– Ты скучаешь по музыке?
– По птичьему переполоху.
– Тогда мы были рощей. А теперь просто две жалкие вереницы, собирающие пыль шоссе.
– Не говори так. Мы никуда не бежим.
В этом наше мужество.
– Веселенькое дело.
– Помнишь, как двое прохожих говорили о деревьях, прогуливаясь в нашей тени? Что мы почти философы? Эти… как их… стоики? Что мы стоим, чего бы это нам ни стоило? Так я это поняло. Но ведь люди могли и нас уничтожить. Как наших соседей. Так что не ропщи.
– Не ропщу. Я грущу.
– Помнишь, этот человек тогда произнес целую речь про деревья. Такую необыкновенную речь…
– Это была не речь! Это были солнечные блики на мокрой траве!
– Да. Это было счастье. Теплый ливень.
– И еще как будто паутина, натянутая между твоими и моими нижними ветками.
– Точно! Паутина! Только выходила она не из клейкой нити маленького паука, а из человеческих слов, связанных очень ловко.
– Расскажи, пожалуйста!
– Я не помню. Но это все было про нас. Он говорил про древесные братства. «Древесных братств неповторимый стиль» – что-то такое.
– Ты помнишь, как он выглядел? Тот человек? И как выглядел его собеседник?
– Собеседником была девушка. А он был таким высоким, худым. Нос острый и волосы черные. Немолод и почему-то похож на дрозда. А помнишь, дрозды пели нам: «Строй красоты, строй высоты»?
– Где они теперь? Эх, жалкая жизнь.
– Но не бессмысленная.
– Ты считаешь, мы действительно защищаем поле от машин?
– Я думаю… честно говоря, я не знаю.
– Что-то загадочное и дремучее еще таится под нашими ветвями, как ты думаешь?
– Не знаю.
– И мы – не просто место прогулок случайных пешеходов?
– Нет. Мы помогаем выжить множеству существ, разве ты в этом сомневаешься?
– А людям? Источник дополнительного кислорода, и все?
– Не все. Возможно, для них мы – особые устройства, позволяющие видеть реальность иначе.
– В каком смысле?
– Они смотрят на листья в кроне – и начинают невольно видеть просветы между ними. Вот тот человек увидел. Просветы, понимаешь? У людей вообще такая сложная, такая загроможденная предметами жизнь, что им порой просто некогда взглянуть в открытую синеву. Им надо заботиться о тысяче предметов внизу. Десятках тысяч. Беспросветно.
– Хорошо, что нас, по крайней мере, они оставили в два ряда. Вот я могу соприкоснуться с тобой кончиками мыслей.
– Конечно, это замечательно, брат.
– Спасибо тебе за поддержку. Мне жутко. Ты слышишь этот холодный, дальний звук?
– Что-то такое слышу. Он такой… неровный.
– Пугающие шероховатости. Они приближаются.
– Наверное, это едут длинные коробки.
– Фуры? Те, что перевозят разные грузы?
– Да.
– Может быть, они везут мертвые деревья.
– Не дрожи! Для чего же в городе столько наших мертвецов?
– Разве ты не знаешь, что люди закапывают мертвых людей в коробках из мертвых деревьев?
– А в городе деревья уже закончились?
– Вороны говорили, почти.
– Это не грузовые коробки. Это огневые.
– Это танки!
– Стой, не дрожи, не надо. Похоже, война.
2. Танки
– Зачем они нас гонят, не знаешь?
– Тебе не все ли равно?
– Ребята, это учения.
– А я надеюсь, что будет реальное дело.
– Где?
– В городе.
– Живых мишеней захотел?
– Почему бы и нет? Я уже столько жду.
– Не думаю, что будет возможность.
– Эй, вы, впереди! И я не думаю. Очередная тренировка.
– Но я слышал, как мои подопечные произносили это слово: «бунт».
– А что это такое?
– Это то, что нам надо будет подавить. Сопротивление группы существ, несогласных с основным порядком.
– Ясно. Реальная работа.
– И довольно грязная.
– Тебе же нравится дорожная грязь.
– Норм.
– Вот и не тормози.
– Кажется, собака под гусеницами.
– Давай вперед, не оглядывайся.
– Кажется, гусеница под гусеницами.
– Давай вперед, не оглядывайся.
– Кажется, гуси переходили дорогу. Теперь они под гусеницами.
– Давай вперед.
3. Демонстрация
Мы идем небольшими группами, и за нами летят облака. За нами, над нами. Мы движемся вместе, систематические опечатки Господа Бога. Если он не поэт, тогда я не знаю, почему все мы существуем и действуем именно так.
Мы идем, остывающий прах звезд, и подобный прах осыпается с наших ботинок. Как неточная рифма.
День ослепителен. Дождь давно закончился.
Метафизик говорил: тот, кто слышит поэтов или птиц, тоже поэт (или птица). Может быть, более их. Воспринимать стихи, может быть, гораздо трудней, чем писать их. Нас мало, но все-таки больше, чем наших читателей. Поэзия запрещена, а мы, ее исчезающие носители, идем защищать ее – безнадежно и безоружно. Наши книги уничтожены. Наши голоса сорваны. Пара громкоговорителей и самодельные плакаты – вот и все, что у нас с собой. Может быть, это наше последнее шествие. Мы идем на Центральную площадь нестройной толпой: в плащах с истрепанными рукавами и в тертых, видавших виды косухах; в очках а ля Джон Леннон и в широкополых шляпах с ломаными полями; в цветастых платьях и в драных джинсах, из которых вываливаются костлявые колени. На запястьях у нас разноцветные фенечки и пластиковые игрушечные наручники, которые символизируют то, как относится к нам режим. Я иду в костюме клоуна, и это единственное, что смягчает абсурдность нашего выхода.
Это мирная демонстрация, и каждый знает, что обречен. Но мы хотим, чтобы жители города увидели, что мы есть. Что поэты не растворились.
Мы движемся медленно и читаем стихи по очереди, на ходу. Среди нас двое стариков в инвалидных колясках и одна молодая мать с младенцем на перевязи. Среди нас несколько переводчиков русской поэзии на английский, итальянский и сербский. Среди нас четверо юных хипстеров и группа пожилых рокеров. Среди нас экспансивные и эффектные участники слэмов и высоколобые снобы-метафизики. Среди нас безумцы дырбулщила и прожженные циники – имитаторы «народного» дискурса. Среди нас заламыватели театральных рук и жеватели сентиментальных соплей. Среди нас рыдающие на перемотке ярославны и оседлавшие алкогольную сурдину производители мужской альбомной лирики. Среди нас холодные отстраненцы и томящиеся в собственном соку гуманисты. Среди нас повидавшие все усталые минималисты и азартные охотники на образы, барахтающиеся в густой эстетике необарокко. Среди нас реконструкторы разговорного просторечия и велеречивые адепты забытых книжных стилей. Среди нас экспериментаторы и радикалы – и поэты поэтовичи, держащиеся поэтического ядра. Среди нас архаисты и новаторы, хулиганы и традиционалисты. Среди нас герметисты и эстрадники, переусложненцы и простейшие. Среди нас те, кто отчаянно рвется к звуку вопреки всему остальному – и угрюмые, тяжелые смысловики. Среди нас инфузории в туфельках и ороговевшие мутанты. Среди нас роботообразные стимпанки и ударившиеся в мистику бесплотные и бесполые сумасброды. Среди нас перепачканные борщом домохозяйки и экзальтированные Кассандры. Среди нас классики и современники, поэтические актеры старых школ и каскадеры новых. И кого только нет среди нас! На самом деле многих из нас среди нас нет. Иных в принципе нет.
