Объявленная официально смерть поэзии и утрата товарищей сегодня сблизили и объединили нас, таких разных. Каждый по-своему, мы чувствуем себя последними атлантами, недавними жителями искусственно затопленного материка. Мы свидетельствуем о нем – хотя каждый знает, что не в наших силах противостоять государственному варварству. Не в наших силах противостоять грубой истории, навязанной всем. Но мы все равно не можем сдаться. Потому что виден предел. Наш материк уходит под воду, а мы остаемся. Мы не успели выработать жабры, наша эволюция запоздала. Поэтический материк, поэтическое отечество, прощай. Мы движемся по чуждой, опасной земле, которую невозможно назвать родиной. Наша настоящая родина тонет в воде, к которой скоро подмешается кровь. Мы движемся навстречу неизбежному.
На Центральной площади нас поджидают берсерки в противогазах. Абсурдный текст Метафизика, отсутствующего среди нас (так же, как Княжев, Инга, Дарт и другие – живые или мертвые), – текст, который смелой рукой написала на транспаранте пожилая читательница, учительница русского языка; текст, который до сих пор вызывал у меня лишь раздражение видимой произвольностью образов, вдруг впервые проступил как внятность, и я на мгновенье даже перестал думать о том, что нас ждет впереди:
слезоточивый газ отечества
сквозь видимые миру слезы
вдыхает землемер без отчества
а кто-то ждет условной прозы
приобнимая знак березы
когда деревья были длинными
когда рубились топорами
мы тоже были за былинами
росу курили а порами
дружили с сакурами в раме
когда б варилось в чистом космосе
родного дедушки платона
все что взорвется в нашем уксусе
китовом узусе планктона
кричали б ниже на полтона
о чем я други о сближении
и разбегании галактик
не называйте поражение
одной из эффективных практик
«вставайте труп подпишем актик»
Мы останавливаемся. Танковые дула глядят изо всех боковых улиц. Вот и начинается газовая а…
Дети
1. Идиотез
– Алло.
– Алло.
– Это Даня.
– Привет. Я тебя узнала.
– Соня, ты идешь гулять?
– Мне нельзя. Бабушка куда-то ушла.
– И что она сказала?
– Она сказала: «Доброе утро. Блинчики на столе. Я накрыла их полотенцем».
– А что еще?
– Я не помню.
– Ну же, Соня!
– Еще она, кажется, сказала: «Варенье в вазочке. Только не ешь все, а то будет идиотез».
– А что это такое?
– Ну, это такое страшное заболевание. Когда становятся идиотами.
– Может быть, тебе вообще не пробовать это варенье?
– Ну, немножко можно.
– А когда ты пойдешь гулять?
– Когда бабушка вернется.
– А она сказала когда?
– Сказала. «Я вернусь к обеду. Если меня не будет слишком долго, звони тете Кате».
– Жалко.
– Жалко.
– Можно, я к тебе спущусь?
– А бабушка велела никому не открывать.
– Даже мне?
– Никому. Кроме тети Кати.
– Но почему только ей?
– Она отвезет меня к маме, если с бабушкой что-то случится.
– И ты уже не вернешься?
– Нет. Я буду готовиться к школе.
– А мама? Почему она сама не приедет за тобой?
– Ее не отпускают с работы.
– А кем она работает?
– Я не знаю точно. Она недавно устроилась. – Куда?
– Мне страшно тебе говорить. Кажется, в тюрьму.
– А вдруг она там не работает, а… сидит?
– Не говори так. Я за нее боюсь.
– Но ведь она не преступница?
– Ты что?! Она же мама!
– Ты скучаешь по ней?
– …
– Не плачь, Соня. Залезь на подоконник на кухне, открой форточку и жди. Я тебе сейчас на веревочке что-нибудь спущу.
– Мне страшно. Лучше ты. Приходи скорей.
– Тебе же нельзя открывать?
– Ну и что.
– Я сейчас.
2. Подростки
Нам просто нужна была подработка на лето. Сами понимаете, мы еще школьники, и работу охранника там или бармена нам никто не захочет доверить (были случаи, когда несовершеннолетние устраивались нелегально и вроде бы справлялись – со смешиванием коктейлей там и т. п., но спивались за лето). Окучивать кусты и стричь траву – ну, эта фигня для девочек. За это платят копейки.
А что еще остается? Расклейка объявлений? Мытье тачек? Мы «проходили» это в начальной школе, уже не айс. Разгружать буханки на хлебозаводе? Тупой механический труд, который давно должны были взять на себя роботы. А мы не роботы и не дети. Нам хочется чего-то острого. Остросюжетного.
Мы сидели с парнями в понедельник вечером и перебирали варианты, и все казались нам не подходящими. Только Дюша сказал, что уже устроился – помощником прозектора в морг. Работенка жутковатая, зато взрослая, и оплата – норм. Дюша всегда был странным и говорил так… немного замедленно. Так сказать, пониженная скорость мозговых реакций. Мы ему завидовали и задирали его, выдумывая всякие ужастики.
Те мужики в спортивных куртках сами пришли к нам во двор – после качалки, похоже. Мышцы перекатывались, потные футболки прилипли к бычьим шеям.
Ну, я говорю парням тихо: сейчас начнутся ура-патриотические бла-бла-бла. Вот мужик один и говорит: «Вы ребята хорошие, а делать вам нечего. Сейчас я подскажу вам, чем заняться и как подзаработать». И начинает втирать: мы представители осознанного большинства, голос гражданского общества. Мы, говорит, серьезные люди, представляем крутую организацию. Называется Сбор народных дружин в защиту порядка (примерно так, насколько я запомнил).
Вы, как я погляжу, крепкие парни, и «лица у вас еще не тронуты распадом» (так прямо и сказал) – следовательно, у вас нет никаких оснований не любить Родину, которая всем вас обеспечивает, не так ли, ага.
И тут он карточку протянул: «Бойцовский клуб». И другой карточку протянул: какие-то «Семь сороков». На первой карточке эмблема – кулак, а на второй – скрещенные топор и бита. Ничего себе гражданское общество, подумал я. И карточку не взял, а Сашка и Степан взяли.
