– Хорошо, это очень нежно и хорошо, – мягко сказал Человек-Олень. – А вы что же? – он повернулся к охранникам, которых Павел нанимал для того, чтобы следить за Жанной.
Парни в камуфляжных костюмах переминались с ноги на ногу. Они чувствовали себя неловко. Они не знали, что сказать.
– Смелее, – сказал Человек-Олень. – Только, пожалуйста, будьте честны.
– Я любил деньги, – не без вызова вдруг сказал один. – Только если я это скажу, вы же все посмотрите на меня с презрением, да? Вы же все тут такие возвышенные, да?
Я, конечно, тоже люблю свою семью. А еще я люблю колбаски. Хорошо идут к пиву. Шашлыки и баню. Техничный секс. Что скажешь, Серый? – он грубовато засмеялся.
– Согласен, – Серый усмехнулся. – А еще я люблю рыбалку. Ну, мне просто нравится молчать и смотреть на воду.
– Все у вас? – спокойно уточнил Человек-Олень.
– Футбол. Бильярд. Пятницу.
– Хорошо, все это будет. Ну а вы? – Человек-Олень повернулся к Ростовцеву. – Кроме успеха вы что-нибудь любите? И кого-нибудь кроме себя?
– Я не обязан вам отвечать.
– Вам достаточно вас? У вас будет солипсический мир?
– А, сейчас, подождите. Книги. Все книги мира. Все объекты культуры. Кроме «Черного квадрата».
– Да? – удивился Человек-Олень. – А почему?
– Раздражает.
– А вас? – наступила очередь Мокрецова.
– Отпустите меня отсюда, – взмолился начальник тюрьмы. – Я здесь случайно.
Я ничего не понимаю.
– Вы совершенно свободны. Можете идти.
– Правда?
– Да, конечно. А вы? К чему привязаны вы?
Павел Ушаков враждебно взглянул в лицо Оленю.
– Давайте я лучше скажу вам, что я не люблю.
– Я вас внимательно слушаю.
– Я ненавижу абсурд. Я ненавижу, когда ситуация выходит из-под контроля.
Я ненавижу самоуправство недостаточно компетентных людей. Я ненавижу анархические идеи. Я ненавижу иррациональное. Я презираю мистику!
Я ненавижу, когда со мной на моем родном языке разговаривают типы с оленьими головами!
– Не волнуйтесь, пожалуйста. В вашем мире этого не будет. Но что-то вы все-таки любите?
– Я люблю порядок. Это правда.
– Хорошо.
– И родину люблю.
– Хорошо. Какие-то еще пространства? Одной страны вам достаточно?
– До других мне дела нет.
– Я понял. Можете идти.
– Что?
– Идите по тропинке и выйдете к станции.
– А семья? – Ушаков вопросительно посмотрел на Жанну. Она стояла с опущенной головой. Она покачала ею.
– У вас слишком разные желания. Мы вас не задерживаем.
– С какой стати ты здесь распоряжаешься?
И тут вперед выступил Миша.
– Уходи, папа.
Видеть сына состоящим из кусочков было слишком больно, и Ушаков открыл дверь и вышел в другое пространство. В котором он жил и прежде. В котором было столько порядка и ясности.
Когда за ним закрылась дверь, Миша сказал:
– Я люблю все сущее. Я люблю небо.
Цвет и звук. Запахи и прикосновения существ. Я люблю библиотечную девушку.
Она сирень, это я понимаю. Я люблю сирень. Я люблю людей. Все их языки. Всю их любовь. Их прекрасные идеи. Я люблю сложные переплетения идей. Метафорические скачки. Свертки символов и гнезда смыслов.
Я люблю молекулы. Элементарные частицы, я восхищаюсь вами. Я люблю живое. Все живое. А мертвого ничего и нет. Я обожаю деревья. Листья. Просветы между листьями.
Я так люблю вас, прекрасные стоические существа.
– Мне кажется, что я тоже люблю тебя. Больше всего тебя и «Зону» Гийома Аполлинера, – застенчиво пробормотала девушка-сирень, поправив под букетом очки. – И Кафку, Миша. Ты прав. Все – живое, это правда. Я очень люблю людей. Я остаюсь здесь, с тобой.
– Как хорошо! – воскликнула Инга. —
Я очень люблю, когда любят. Люблю такое.
– Ты ж моя птичка, – догадался Княжев.
– Миша, ты очень здорово обо всем сказал. Ты молодчина. Но ты забыл про свет, – вдруг встрепенулась она.
Это звучало примерно так: «тинь-твиринь-пинь», даже еще прозрачней.
– Ты ничего не забыл, Миша? – деликатно уточнил Человек-Олень.
– Я люблю тебя, свет. Прекрасный и ослепительно-ясный.
И тогда Дерево, тихо стоявшее Дерево, подошло к нему на своих корнях и молча положило ветку на плечо, составленное из разных кусочков.
