– Что такое? – спросил у нее Костя. – Дарья, что случилось?
– Они съели весь горошек, – ответила она, подражая интонациям избалованного ребенка.
Лена покачала головой. Неправда, сказала она. Это как раз Дарья никогда не следит, чего не хватает в холодильнике. Лена заплакала. Она казалась мне еще совсем подростком в этом домашнем платье с изображением каких-то зверушек, со своими толстенькими ножками и плоским животом, и я подумал, что она, кажется, устала в этой консервной банке на краю мира, где безработные соседи встают в шестнадцать часов и все дни проходят во мраке. Сколько книг она прочитала за пару месяцев на этой кухне, сколько неловкости испытала, сталкиваясь с вечно сонным Костей.
– У нас будет отдельная комната, но только в Москве, – пообещал я.
А) Живи в моменте. Проявляй любопытство, – говорю себе, заплывая за буйки. Все, что тебе досталось, неповторимо.
Но тут же отвечаю. Во всем есть какая-то гадкая мелочность. Как будто каждый фрагмент бытия пакуешь в пленку, укладываешь на шкаф, сохраняешь для своей беспомощной старости, как альбом фотографий.
Б) Фотокарточки, говорила она. Можешь не менять мое имя, пиши, как тебе хочется. Ревновать некому, мой муж даже не умеет читать, людям, с которыми я работаю, нет дела до вашего мелкого мира искусства. Дело не в том, что не важна твоя книга, а в том, что в принципе не осталось важных вещей.
В) В полной степени понять и поверить можно лишь того/тому, кто умер. К тридцати пяти годам у тебя будет семь или восемь книг, говорил он. Их еще больше, хотя и тут нечем гордиться.
Г) Еще не привык к этому месту купания, каждый раз страшно: что там внизу, между телом и дном? Это я пишу нас с тобой, Марат, или мы написали парня в купальных шортах на берегу Южно-Китайского моря? Выходит на берег в поисках своей футболки и сандалий, ложится на песок, пытается отсрочить свою работу – которой обязан нам.
3
Лена уехала на сессию, а мне оставалось немного поработать, чтобы потом переехать в Москву и ждать ее там. Последнюю смену с Маратом я провел лежа на полу и глядя в потолок. Я еле дотащил до места инструмент и слег. Какой там вырывать дверные коробки, мне тяжело было даже просто стоять.
– Раз так, сегодня будешь развлекать меня беседой, – сказал Марат. – Пока я ставлю дверь, набросай мне фабулу предстоящей жизни в Москве.
Я рассказал ему следующее, валяясь на старой двери. Есть у меня приятель-режиссер по прозвищу Дэц, чувственный трудолюбивый мальчуган. Дэцом мы его окрестили за то, что на абитуре он носил дреды. Я отдал Дэцу сценарий, который почему-то всем нравится. Это который? Да «Бой с саблей». Ну да, сынок, хороший сценарий. Так вот, режиссер Дэц хочет, чтобы я сыграл там одну из главных ролей. Я сказал, что готов играть только за деньги, хотя бы десять тысяч рублей. Цена небольшая, и он потянет. Деньги он, как я понял, заработал на этот фильм на какой-то рекламе. Затраты приемлемые, учитывая, что оборудование – свет, камеру «Рэд» с объективами, штативы и рельсы, – все это ему бесплатно даст продакшн, на который он работает. А второй фильм будет снимать Лео, другой мой кореш. Этот такой псевдоинтеллектуал, пишет и прозу, кстати. Там я играю немного психованного повара в кафкианской гостинице. Получу тоже пять – десять тысяч рублей, этот фильм оплачивается вгиковским бюджетом и будет сниматься на пленку. Может быть, из него и выйдет что-то путное, я верю в Лео, он очень талантливый пацан.
Я уже снялся у него в «Татре», и если бы не его толстяк соавтор, тупой сынок своих родителей, к которому ушла Сигита, я бы назвал этот фильм хорошим. После этих фильмов планирую устроиться на какой-нибудь склад, полгодика подумать о жизни, ну и, конечно, писать.
– Желаю удачи, сынок. Не забывай отца, когда разбогатеешь.
– Разбогатею вряд ли, но когда-нибудь издам наши книги.
– Главное, пиши, издатель как-нибудь найдется, – махнул рукой Марат. – С тебя, ха-ха, пансионат для меня, старого и больного. Планирую написать великий роман, который отнимет всю мою жизненную силу!
К вечеру мою спину немного отпустило. Я собрал нужные вещи – все уместилось в один рюкзак, – попрощался с Костей и Дарьей и поехал к Валере Айрапетяну на Гражданский проспект. Валера пригласил меня раздеться и улечься на массажный стол. Потискав, сказал:
– Ну да, вижу. Несладко твоей спине пришлось. Сейчас починим, сынок.
– Ты знаешь, что у Сэлинджера тоже была погремуха Сынок? – спросил я.
– А у Хемингуэя – Малыш, – засмеялся Валера. – Как там твоя простата? Помог курс?
– Такое чувство, что, когда начинает болеть спина, начинает болеть и простата. И даже желудок.
Валера месил мою спину, как тесто. Он сказал:
– Сынок, я думаю, проблема вот где. Я как раз с очередным кризисом вспомнил девяносто восьмой. Помнишь, там постоянно по телевизору рекламировали средство от простатита?
– Да! Как будто какой-то новый русский пидор купил сто вагонов и хотел всю страну убедить, что им надо лечить письки! Черт, это же реально тогда началось. До этого ведь мы и слово «простата» не знали.
– Точно, сынок. Сколько лет тебе было?
– Тринадцать.
– Ну вот, тринадцать лет. Мне было лет восемнадцать. Ты же чувствительный подросток был, любитель рэпа, и тебе это внушили. Тогда у людей не было ни денег, ничего, а тем более у нас, у подростков. Все, чего нам хотелось, – найти красивую девушку и засунуть в нее хуй. Но нам говорят с каждого экрана: простатит, аденома, импотенция!
– Да ты умен, батя!
– А то. Массируешь тело, понимаешь душу. И еще я знаю, что простата всегда – это чувство вины. За что вину ты чувствуешь?
Тут он был прав. Я не очень понимал, в чем дело, но чувство вины всегда было со мной. Может быть, из-за смерти матери, может быть, это просто была неотъемлемая часть меня.
– Будь здоров, сынок! – он хлопнул меня по спине, сеанс психотерапевтического массажа был окончен.
Валера поставил мне обезболивающий укол с опиатами. Эффект был не только обезболивающий, но и наркотический, похоже, он не учел, что я сильно похудел, переходя на строгое вегетарианское питание. За ужином Валерина дочь дразнила меня:
– Тебе столько лет! – и показывала по пять пальцев обеих рук снова и снова. – Сто двести тысяча пятьдесят сто лет.
– Кушай, дочь.
Эта игра уже не первый год у нас продолжается с Валериной дочерью, но на этот раз я просто кивал, погруженный в какой-то бредовый ласковый полусон. Потом меня уложили спать в детской. Свою дочь Валера и его жена забрали к себе.
– Ты чего, сынок? – спросил Валера.
– Хорошее обезболивающее, – ответил я и лег среди мягких игрушек в комнате первоклассницы, и мне казалось, что я действительно Валерин сын. Было очень хорошо. Только вот с утра действие опиатов еще толком не закончилось, и, когда я поехал на трассу, сильно мазало.
