– Ты только проснулся, дорогой? Или рад меня видеть?
– Да, а где твоя девушка, кстати?
Кто-то из его прихвостней заржал.
– Понравилась? Она тебе понравилась? Завидуешь?
Я отмахнулся и пошел подальше от них. Пришлось еще минут двадцать или больше ждать у стеклянных дверей, пока вход в метро не откроется. Я стоял, стучал зубами с этим платьем в штанах, пока двое бомжей дрались в переходе. Потом им надоело, они просто сели и переругивались. Дверь открылась. Мне казалось, что мент слишком пристально на меня смотрит и сейчас спросит паспорт. Ничего не случилось. На эскалаторе я наконец решился вытащить это платье из штанов. Немного разглядел его. Такая маленькая, легонькая вещица, украшенная разноцветными пайетками, довольно пошлый вечерний наряд. Стоит около восьми тысяч рублей. Я думал, что хрен с ним, с Димкой, подарю лучше Лене это платье, а он пусть идет в жопу. Но Лене оно не подошло.
После работы Димка доехал до Медведково – у меня-то был выходной, – и я отдал ему платье у метро.
– Ну ты и тип, – сказал я. – Не буду с тобой выходить в ночь.
Он только улыбнулся и ткнул меня в плечо.
У меня появился еще один друган с работы. Парня звали Кирилл Бурыгин, он был очень флегматичный и обаятельный, а выглядел как король модников, которого достали из помойки. Лет ему тогда было совсем немного, вроде девятнадцать. Если было известно, что Пушкин не заночует дома, мы воровали водку и вино в магазине «Патерсон» и устраивали мощную пьянку у меня на кухне. Лена пила совсем немного, приглядывала за нами, кормила соевым мясом и рисом, смеялась и пугалась одновременно, когда мы начинали выпрыгивать в окно со второго этажа.
– Десантура! – кричал друг Бурыгина и летел в окно первым.
Я слышал его удар о землю, вставал на подоконник и крутил сальто на ветви дерева. Потом с плеском и смехом падал в осеннюю лужу.
– Эй, бляди! – слышал я сверху голос Бурыгина, и он, очень худой и длинный, в развевающейся клетчатой рубашке, медленно и страшно падал сверху. Иногда при нем была какая-нибудь девчонка, которой он лениво присовывал у нас за шкафом, пока я проделывал то же самое со своей Леной или уже спал. Одна такая пьянка сильно растянулась, кажется, до трех ночи.
Уволился я совсем неожиданно. Полдня отработал при квадратной голове и попробовал отпроситься, но, несмотря на то что работников было много, а работы мало, меня почему-то не отпустили. Я злился и ворчал. Бурыгин стоял на примерочной и тоже мучился от бодуна.
– Постой за меня, – сказал он. – А я выйду покурить.
– Если опохмелишься заодно.
– Обязательно.
Это правило, которое почти все нарушали: нельзя просить кого-то подменять тебя, если стоишь на примерочной. Просто отстой свой час, а потом иди на перекур. И вот нарисовалась эта беременная продавщица, и когда Бурыгин вернулся после перекура, она протянула ему бумагу и ручку. Это еще че за хуйня? – спросил Бурыгин. Пиши объяснительную, сказала эта беременная стукачка. Я со школы таких людей не видел, думал, их во взрослом мире нет. Они где-то умирают в подростковом возрасте, на худой конец, во времена студенчества. Я разозлился не на шутку.
– Как ты можешь быть такой падалью? У тебя же ребенок в животе.
Она посмотрела на меня как на пустое место. Я попросил принести листок бумаги и ручку для меня тоже.
– Я доставлю тебе удовольствие, – сказал я.
Бурыгин смотрел с ленивой тревогой. Я вывел: «Прошу уволить меня по собственному желанию». Так все и развалилось. Через какое-то время гопника Димку прижали, и он ушел в армию, кому-то из работников дали условный срок. Может, мне повезло, что я не смог провернуть это дельце с кожаными куртками. Бурыгин и Митя тоже недолго проработали там. Но я все же скучал по должности, до которой не добрался. Часто видел в пьяном полусне, как оформляю ночами витрины, как езжу по разным магазинам, иногда приезжаю в тот топшоп, где работает Лена, застаю ее, как раз когда у нее кончается смена. Следующую работу мне не скоро удастся найти.
Она вернулась в номер, очень волнуясь. С необъяснимой претензией в голосе рассказала, как местный украл две сумки у русских туристок прямо на пляже. На скутере ехал по тротуару, остановился напротив, резко перемахнул через перила – секунда – и он уже обратно там, только с их сумками. Она встретила его взгляд, поймала жуткую полуулыбку – и он уехал.
Она ничего не могла поделать.
Она бессильна.
Испугана и в гневе.
Я пожал плечами, сказал, что мне все равно здесь очень нравится.
От этого место не кажется менее хорошим для отдыха.
Редко где есть и море, и город, и горы, и цены.
Его работа тоже заслуживает уважения, она опаснее и труднее, чем наши: в моем случае – петь реп, писать, издавать, редактировать книги; в ее – владеть убыточным кафе и готовить еду для питерских модников. Наверняка он бы поменялся с нами.
Остаток дня говорили мало, отвечали друг другу односложно. Погода все хуже, и скоро уже не будет возможности купаться. Но можно ходить в горы, там никого нет, и оттуда открывается отличный вид. Она не любит горы, боится к ним подойти. Завершается месяц ее пребывания здесь, и мы еще ни разу не были близки как мужчина с женщиной, кажется, мы просто пытаемся пересидеть друг друга.
7
На несколько дней установилось бабье лето, и мне неожиданно написал Зоберн. Я приехал на встречу на полчаса раньше, сидел в центре под памятником Пушкину. Легкое похмелье стало привычкой, и оно не мешало радости от хорошего дня. Я был отлично одет, выбрит, подстрижен, у меня на днях вышел альбом, и о нем в сети появлялись сплошь восторженные отзывы. «Это не музыка, это – философия». Или «„ночные грузчики“ – по-настоящему новое слово в искусстве». «Современные поэты Енотов и Алехин записали по-новому мозгодробительный альбом». «Отцы экзистенциального хип-хопа» – кажется, нас даже стали так называть. Еще по случайности примешивали к жанру «абстракт хип-хоп», но это нам не очень нравилось. Говорят, абстрактное мышление – это очень даже хорошо, но в нашем альбоме как раз не было ничего абстрактного. Даже мой отец написал, что чувствуется проделанная работа и что он не ожидал от меня (нас) такого уровня стихов.
Так что удавалось справляться с похмельем, имелись костыли из признания и лести. Оставалось еще немного денег от последней зарплаты, и я думал их сегодня пропить.
– Давно ждешь? – спросил Зоберн.
– Да не особенно. Я же почти всегда приезжаю раньше.
– Синдром провинциала? – усмехнулся он. На нем были очки, туфли и дурацкая джинсовка. Так и должен был выглядеть писатель в моем понимании.
Мы пошли гулять, и Зоберн рассказал, как скатался в США. Я тоже подавал заявку на участие в этой программе. Суть была в том, чтобы выбрать самого великого русскоязычного писателя до тридцати пяти. Конечно, этот жук обыграл меня. Обошел всех, чтобы опозориться.
