– Выиграл, но и не выиграл, – заржал Зоберн. Он так напился в самолете, что стал приставать к пассажирам со всем своим литературным величием.
– Это как? Хуй показывал, что ли?
– Что-то вроде этого, Алехин. Но мое величие не только в хуе.
В общем, Зоберна не выпустили даже из аэропорта – отправили обратно в Россию. Но он казался радостным, ни о чем не жалел.
– Как же так, – сказал я. – Думал, в Литературном институте вас научили прогибаться.
– Я тебя не для этого позвал.
Мы взяли коньяк, сели в сквере на лавочке, и Зоберн рассказал, зачем решил встретиться со мной. Замаячила книжная серия.
– Группа издательств «Аттикус», слышал?
– Неа. Знаю скейтерскую фирму «Аттикус», как раз сейчас коплю на гоповку.
– А, невежда. Короче, это почти та же контора, что издавала «Азбуку». Такое знаешь?
– Это конечно.
– Серия будет называться «Уроки русского». Я – куратор и редактор. Буду вести проект целиком.
– Крутой. В чем концепция?
– Открытие современной подводной классики. А также новых имен, которые настолько хороши, что можно назвать их эталонными. В первую очередь я издам Анатолия Гаврилова и Дмитрия Данилова…
– Ну, про этих я все время от тебя слышу. Потом кого? Сенчина?
– Да, кстати, Сенчина избранные рассказы. Есть еще писатель Шаров.
– Себя любимого не забудь.
– Это само собой.
Мы понемногу пьянели.
– Переходи уже к делу, – сказал я. – Будешь ты меня издавать или нет? У меня есть роман и сборник рассказов.
– Только если не будешь ныть. Как назовем твой сборник? Одно условие: первым рассказом ставим «Бой с саблей». Так можно и назвать. Будешь у нас самым слабым звеном, даровитым пацаненком из поселка Металлплощадка. Или же придумаем тебе легенду, что на самом деле ты богат.
Я подумал, погонялся за бездомной собакой по двору и предложил название «Ядерная весна» в честь одного крепкого рассказа. Зоберну название понравилось. Потом мы ехали к общаге в метро, хотелось встретиться с Михаилом Енотовым, отпраздновать с ним эту новость. У меня будет книга. Хотя я все же чувствовал какой-то подвох, это же старый/добрый/злой/ огромночленный Зо.
– Зачем мы вообще туда идем? – негодовал он.
– Ну надо же нам куда-то ехать?
– Не люблю я его.
– Не волнуйся, он тебя тоже не любит!
Дальше я помню смутно. Пили на крыльце общаги. Зоберн высмеивал писателей, в частности Захара Прилепина. Называл его краснорожим мужиком. Краснорожий мужик написал то, краснорожий мужик похвалил это, краснорожий мужик сделал важное политическое заявление. Я защитил Прилепина так:
– Он же просто любит друзей и ненавидит врагов!
Зоберна это рассмешило, по-моему, он даже записал в блокнот. Я запустил воображаемый комикс про писателей и ввел туда персонажа «лягушка Быков». Лягушка Быков проквакал это, проквакал то. Стало известно, что все писатели произошли от обезьян, и только Быков от жабы. Лекции Быкова включили задом наперед, и оказалось, что это просто кваканье болотных жаб. Михаил Енотов заметил, что Зоберну надо назвать серию «Уроки жидовства». Зоберн предположил, что Михаил Енотов ревнует, потому что у него мало публикаций. Но тут он промахнулся, конечно, я сказал, что наш альбом важнее всех публикаций Зоберна, вместе взятых. Что «ночных грузчиков» будут слушать, а его рассказы никому не нужны. Зоберн сказал, что он может быть нашим менеджером. Михаил Енотов не захотел напиваться и пошел к своей девчонке. Последнее, что я отчетливо помню: мы с Зоберном идем переулками за бухлом. Уже стемнело и похолодало. Меня пучит.
– Прости! – простонал я и побежал в кусты.
Обильно опростался под грохот проспекта Мира, переходящего в шоссе. Зоберн стоял в десяти метрах под фонарем. Я не знал, что мне делать. Минуту подумал, покряхтел с голой задницей, потом стянул свои узкачи и трусы, подтерся ими. Аккуратно свернул какахами внутрь, повторил, выкинул. Модные трусы, украденные из самого сердца Москвы. Оделся, вышел и не поверил своим глазам. Зоберн гладил, почти дрочил свой здоровенный восстающий хуй. Блики от фонаря играли на очках, его мускулистая рука, обтянутая джинсой, начинала танец. Змей надувался и распрямлялся в полумраке. Меня стошнило на обочину.
– Пошел ты в жопу со своей серией! – выругался я и побежал к метро.
– Алехин, дурак, ты куда?!
После этого сплошное мельтешение. Вагон метро, люди, Медведково, «Патерсон», корейская морковь, которую я ем при помощи рук. Лена гладит меня по голове в постели и говорит «опять напился, пупсик».
Я держусь за столб на пустыре, но это не столб, а огромный половой хуй, подпирающий небеса. Проснулся в луже пота. Лена сидела на краю матраса, одетая для выхода на работу.
– Может, хватит пить? – спросила она.
– Что случилось? Когда я пришел? Я тебя не обижал?
– Я пришла с работы. Вы сидели на кухне, допивали. Мы поужинали, твой друг попросил вызвать ему такси. Ты предложил ему остаться и пошел спать. Я закрылась за ним и легла.
– Что за друг?
– Носатый друг.
– Он был у нас дома? Зоберн?
– Да, но все в порядке. Он был трезвее, привел тебя.
– Хуй тебе не показывал?
Лена издала смешок и взялась за голову.
– Ты как будто в озере купался, – сказала она. – Тебе нельзя так много пить.
Действительно, мою футболку можно было выжимать. Похоже, у меня начались проблемы с сердцем.
– Мне надо похмелиться. Пожалуйста.
– Не надо. Перестань, Женя, – если она называла меня по имени, значит, была недовольна. Обычно только что-то ласковое.
Не знаю, следует ли забегать вперед, но никогда, конечно, Зоберн не издаст мою книгу. Мало того, у нас была еще встреча через неделю, мы пили пиво, а потом должны были повидаться с переводчицей на голландский. Зоберн долго водил меня дворами, созванивался, уточнял место встречи. Мы спускались в метро, выходили, ждали.
– Да хватит трахать мои уши! – взмолился я. – Нет никакой переводчицы. Вернее, есть, но ты меня с ней никогда не познакомишь. Просто скажи, что разыграл меня!
Мы еще немного поплутали, но потом она якобы стала недоступна.
– Ладно, не судьба. Но я ей отправлю письмо, – сказал Зоберн.
Зато он написал в своем ЖЖ про меня превосходный пост. Под фотографией, сделанной им (я смотрю в объектив в своей лучшей гоповке «Кархарт» и темно-синих узкачах в центре Москвы, у дорогой красной тачки), Зоберн написал, что я один из лучших писателей современности и, несмотря на то что дико богат и успешен у женщин, всерьез думаю о Родине, о ее глубинках и простых людях. Мои герои – святые дворовые ребята, учителя труда, пролетарии и полукриминальные элементы. Мои драмы взяты из жизни, мой слог прост, но поэтичен. Мое лицо – лицо человека, который сделал себя сам. В конце поста Зоберн резюмировал: «Господь любит его, за это я ручаюсь лично».
