– Вы еще полюбите друг друга.
На самом деле у меня уже тогда возникла идея порадовать моего брата и друга Костика. Отношения с бабой у него складывались не лучшим образом, он постоянно ревновал ее, она часто его игнорировала, он начал с горя шпилить других девчонок. В тридцать лет он снова начал курить и пить, как подросток. В общем, я прикидывал, что мне нужно завербовать Феликса как продюсера для следующего альбома, чтобы Костя обрел почву под ногами, чтобы не чувствовал себя пугалом перед собственной будущей женой – как он ее определял во времена пьяной смелости.
– Рад знакомству, – сказал поэтому я Феликсу, угощая его. – Ты профессионал.
– А ты сам-то кто такой вообще? – спрашивал Феликс, угощаясь.
– Я твой билет в будущее.
Была ранняя весна, Максим Тесли возил нас на такси со вписки на вписку, орал что-то, тряс папкой со своими документами (он работал тогда юристом), которую в итоге потерял; а под конец тусы я обнаружил себя в проходной гостиной, вокруг валялись какие-то пьяные тела, пахло сигаретами и слегка блевотиной или скисшей едой. Маленькая Оксана усадила себе на колени крупную роскошную красотку и расчесывала ей волосы. Лицо при этом у Оксаны было очень грустное, лирическое, пьяное. А у красотки, наоборот, блаженное. Каждой волосинкой она кайфовала от Оксаниных прикосновений.
– Я нашла нам цыпочку. Тебе же не хватает меня? – сказала Оксана. – Одной тебе мало. Можешь ее трахать, можешь кончать ей на волосы, смотри, какие хорошие волосы.
– Это потому что я глотаю сперму, – ответила красотка.
Оксана вдыхала запах ее волос, гладила сиськи через одежду. Та все улыбалась как дура.
– Вы что, нанюхались, дамы? – спросил я.
Я аккуратно отделил Оксану и вызвал такси. Красотка потерлась о меня задницей, у меня что-то вспыхнуло внутри, но настолько это была печальная вспышка, что я не подал вида. Уложил аккуратно эту бабу на грязный диван и потащил Оксану в машину. А ведь я мечтал о таком, о том, чтобы уехать к себе с двумя девчонками. Но воплощающиеся мечты не всегда вкусно пахнут.
Сам уснуть не мог, до утра сидел за ноутбуком, ходил по комнате, смотрел на гладкий зад Оксаны, высовывающийся из-под одеяла. Она всхлипывала во сне. Поглаживал ее, как котенка, вставал, садился, подходил к стене, ходил ссать, дрочил. Пил сидр, писал стихи, смотрел в окно. Сидел на кухне, жрал все, что нашлось: чечевично-нутовую колбасу, которую Оксана научилась профессионально варить, очень вкусную, с постным майонезом, который я сам сделал, салат из свежих овощей и кусочек торта, которые Женя принес из «Самадевы». Ждал, когда откроются магазины, чтобы купить еще выпить. Взял алкоголь и пил на улице, слушая в наушниках дарк-джаз. Я возненавидел эту квартиру, еще когда клеил обои. Спальный район, жена, которая искренне и по-человечески тебя любит, но на самом деле – она же стала моим другом, сестрой. Я не извращенец, чтобы жить с собственной сестрой. Я не извращенец, чтобы жить обывательской жизнью. Она это чувствовала, у нее в это время тоже появился мужик для секса или даже два мужика для секса. Пришло время отпустить друг друга.
В те ночь и утро дописал продолжение к стихотворению, написанному в семнадцать лет, – тому самому «Удивительно, но лет через пять – десять – пятнадцать…». Получился диптих, который станет текстом последней песни с одноименника ночных грузчиков, который мы запишем через три года.
Перед рассветом. Кухня освещается лампочкой, которая явно желтит. Звук холодильника поглощает все остальные и уже воспринимается как тишина. Когда он перестает гудеть, раздается первый недовольный крик чайки, пролетающей по двору. Дверь балкона открыта, улица начинает звучать ветром, ранними автомобилями и далекими шагами, переходящими в бег. Ночное небо светится антиутопическими, какими-то оранжево-красными красками, с последнего этажа квартал как игрушечный под этим покрывалом из облаков цвета обоссанного серого белья. Если вы оказывались под утро в районе Петербурга Рыбацкое, вас не удивит палитра.
– Пауэр оф! – произносит электрический женский голос из портативной колонки.
После него звук, схожий с ударом барабанщика в бочку под басовую ноту. Так устройство сообщает о необходимости подзарядки и будет сообщать об этом до конца описываемой мной сцены.
На столе – работающий ноутбук, в нем открыт файналкатовский проект, в котором проигрываются кадры: женские стройные ноги, вид сзади, мужские стопы, идущие за ними вдоль морского берега, рыбки, плывущие против речного течения, аист, копошащийся в черных мусорных пакетах. Это снято в какой-то азиатской стране. Если прислушаться, можно разобрать зацикленный сэмпл, несколько нестройных нот на синтезаторе, они гипнотизируют и повторяются, склеенные мимо такта. Добавляются вольные ударные, гитара, меланхоличный саксофон, каждый инструмент играет сам по себе, как будто все надергано из разных песен. Потом опять резкий удар в бочку, это снова колонка сообщает о том, что ей нужна подзарядка:
– Пауэр оф.
По полу разливается ручеек крови от моей головы. Но она не ощущается как моя голова, как чья-то, теперь я – просто глазок, который видит одновременно все предметы в помещении, и голова, а с ней оставшиеся части тела – точно такие же объекты, как мебель, как раковина, как микроволновая печь, как столовые приборы, тетрадные листы, письменные принадлежности, разбросанные по столу.
Низкие усталые голоса мужчин бубнят, переговариваются, как будто в соседней комнате, а вернее, даже в соседней реальности, аудиофильме, запущенном параллельно с этой сценой. Вдруг – женский смех. Это здесь, в файнал кате, воспроизвелся единственный кадр, у которого не отключена звуковая дорожка. Там красивая девчонка, ее зовут Даша, и она моя жена. Даша смотрит в объектив, отталкивая от себя оператора – меня – на колесе обозрения в южном городе. Другой кадр уже в тишине: грязные босые ноги идут по слегка засоренному туристическим мусором пляжу.
Мужской голос номер один, тот, что бормотал в параллельной реальности, теперь уже внятно произносит:
– Звони, звони.
В такт этому «звони», как метроном, мою голову легонько толкает нога в мужском башмаке. Непонятно, откуда она появилась. Видно штанину фельдшерских брюк. Второй голос отвечает первому:
– Вот так всегда. Не собирается, но выебывается. Что с ним делать?
Первый голос не отвечает второму, он продолжает обращаться ко мне:
– За тобой уже приехали, бери телефон и звони.
– Или наш все-таки? Его же с места не сдвинуть? – не унимается второй голос.
Только теперь меня видно целиком: парень тридцати лет, Жука – так его называли чаще всего в отрочестве близкие друзья, и, наверное, только на это имя он бы откликнулся с того света.
К нему – мне – возвращается нестабильная жизнь. Сначала вдали черной комнаты загорается монитор. Нужно сосредоточиться на нем, как на огоньке против уютной и плотной тьмы. Все происходящее здесь происходит в том огоньке. Он – Жука – я – тянется к монитору, хотя рук нет, но энергетический вектор, который может тапнуть по экрану и попасть в меню. Привидение, поднимающее с пола соринку. Выбираю плюсик вместо минуса, листаю кадры бытия, перематывая время обратно, и кровь затекает по полу в шею. Ножик ползет по линолеуму к руке. Оживая, неестественно беру его в руку. Потом падаю в обратном направлении, залетаю на стул, в полете стирая порез с шеи лезвием, как ластиком.
