– Вот видите, надо слушать отца, – сказал он. – Я же говорил: нужно идти в Лурд! Я просто счастлив.
Все было прекрасно, но мы понимали, что это ненадолго. Даже в Лурде от немцев нельзя было спрятаться навсегда.
Тем временем я каждый день заходила на почту узнать, нет ли чего для Лиз Дюшан, – на это имя мне должен был писать Ганс. И вот, как-то в субботу, после полудня, мне наконец ответили:
– Да, вам телеграмма.
Ганс, подписавшись вымышленным именем, сообщал, что ждет меня в Монтобане. На бланке стояла отметка: «До востребования».
Я считала, что нужно как можно скорее попасть в Марсель. Только там можно было найти способ переправиться в Америку или на Кубу – куда-нибудь подальше от черных псов Европы, с лаем гнавшихся за нами по пятам. Я написала об этом Гансу. Нужно было достать билеты на поезд до Марселя, чем я и занялась. Ганса я попросила встретить нас в Тулузе; правда, для этого нужно было получить пропуск. Мне сказали, что такие охранные грамоты выдает Commandant Spécial Militaire de la Gare de Lourdes
[57], и я немедленно отправилась на его поиски.
Он оказался маленьким человечком, чисто выбритым, от него пахло вежеталем. Мы с Полетт, как повелось, представились бельгийками.
– Будьте добры, можно взглянуть на ваши документы? – попросил он и добавил: – Если вас не затруднит.
Такой вежливости мы давно не встречали. Война заставила всех забыть о любезностях и перейти на язык дикарей: «Дай мне то-то и то-то! Этого не брать!» – и так далее.
– К сожалению, мы потеряли их при побеге, – сказала я.
Он с сочувствием посмотрел на меня:
– Хоть какие-то бумаги у вас есть с собой?
Я предъявила ему наши заплесневевшие справки об освобождении из лагеря в Гюрсе и потрепанное carte d’identité
[58] Старого.
Он посмотрел на нас с искренней грустью.
– Я очень сожалею, – сказал он. – Мне хотелось бы помочь. Видите ли, я отвечаю только за военные перевозки.
По его голосу, по некоторой нерешительности было видно, что еще не все потеряно.
– Послушайте, mon capitaine, – сказала я. – Вы должны нам помочь. Скажу вам правду: мы бежим от нацистов. Мы вынуждены были бежать из своей страны и оказались во Франции, потому что она всегда давала приют политическим эмигрантам. Гитлер – и наш враг, и ваш.
Человечек устало извлек из ящика стола печать и, один за другим, проштамповал наши документы. На каждой странице он написал большими синими буквами POUR MARSEILLES
[59] и поставил свою подпись.
– Может быть, это поможет вам, а может, и нет. Не знаю. В любом случае попробуйте. Удачи вам.
Я начала было его благодарить, но он отмахнулся:
– Не нужно благодарности, а то обижусь. Я гражданин Франции и служу в ее армии. Мы ужасно показали себя в этой войне. На самом деле это я у вас в долгу.
Никогда не забуду этого милого человека. Это был настоящий француз – не какая-нибудь сволочь-предатель, как Петен
[60], Вейган
[61] или Лаваль
[62]. Встреча с ним придала мне храбрости.
В тот же вечер я написала Гансу о наших планах, и через несколько дней мы выехали поездом в Марсель. Утром мы остановились в Тулузе, там к нам должен был присоединиться Ганс. К моему ужасу, его на вокзале не оказалось.
Я сказала Полетт, Альфреду и Старому, что без Ганса никуда не поеду, и они понимали, что это не просто слова. Они согласились подождать на вокзале, пока я съезжу поездом в соседний Монтобан.
– А если ты не вернешься к последнему поезду? – проговорила бедная Полетт, заламывая руки. – Значит, не поедешь?
– Значит, меня не будет в живых, – сказала я, сохраняя невозмутимый вид.
Приблизительно через час в Монтобане я натолкнулась на старого знакомого, брата моей подруги, и он сказал, что Ганс живет в недостроенной вилле на холмах к западу от города. Я пошла туда пешком, то и дело переходя на бег. Я пыталась представить себе, что может меня ждать. Во внутреннем театре моего ума эта сцена проигрывалась уже тысячу раз, по тысяче разных сценариев.
За поворотом дороги, совсем недалеко, я увидела виллу – строение, напоминавшее древнегреческие развалины. У владельца, видимо, были грандиозные планы: он успел разбить тщательно спроектированный сад и вымостить внутренний двор, но война спугнула его – или разорила, и он все бросил. Ганс стоял на крыльце, скрестив руки на груди. Над высившимися за ним стенами виллы не было крыши, но они были великолепны.
Память показывает нашу встречу в виде последовательности фотоснимков. Вот, высоко задирая коленки, откинув назад голову, напружинившись, бежит Лиза. А здесь Ганс смотрит в упор огненным взглядом белых глаз. Облитые солнцем стены, высокие кипарисы. А вот Лиза положила голову ему на грудь и плачет. Тут Ганс обхватил Лизу руками. Большие руки лежат на ее лопатках. Большие руки чашей обрамляют ее лицо. Лиза и Ганс целуются. Лиза плачет. Ганс смеется, глядя в камеру через ее плечо.
Далеко не сразу я вспомнила, что сильно разозлена.
– Почему ты не встретил нас, как договаривались? Мы все уже могли бы быть в Марселе!
Конечно же, у него нашлось убедительное объяснение. Я почти успела забыть, как ловко он управляется со словами. Ему нужно было еще несколько дней, чтобы получить пропуск; кроме того, он вообще не был уверен, что стоит ехать в Марсель. Туда сейчас устремились все, в том числе и немцы. Может быть, нам лучше затеряться в какой-нибудь деревеньке? Франция – большая страна, французские крестьяне охотно прячут беженцев на чердаках, в погребах. Или можно уйти в лес и жить там как первобытные люди: питаться кореньями, охотиться на мелких животных, пить дождевую воду. Идеи так и сыпались с его растянувшихся в улыбке губ.
