Разумеется, я обедала во многих известных ресторанах Парижа, в том числе в «Сен-Жаке» и «У Люмье». Дальняя родственница моей матери по браку, мадам Фелис де Клюни, одно время жила на площади Вогезов в доме с видом прямо на павильон короля – недалеко от того места, где когда-то жил сам Виктор Гюго. Она впала в бедность, так сказать, по причине внезапного уменьшения состояния ее мужа и теперь живет у родственницы в Руане. Чем выше летаешь, тем больнее падать!
Сюзанне сейчас семь лет, у нее черные испанские глаза, как у ее отца. Каштановые локоны очаровательно ниспадают на воротник. Она замечательная девочка, но нелегко растить ребенка в этом убогом городишке: ей не с кем поиграть, некуда пойти. Временами я беспокоюсь за ее будущее, но поживем – увидим.
Когда жизнь наладится, когда закончится война, я повезу ее в Париж, как время приспеет. Нужно будет представить девочку ее двоюродному дедушке, доктору Морису Берло – у него прибыльная врачебная практика на улице Сен-Дени. (Жена его, признаться, никогда не отличалась гостеприимством. Несколько лет назад я как-то поехала к ним в гости, но она стала жаловаться на головные боли и не позволила мне остановиться у них. Это было оскорбительно, тем более что я была с Клаудио. Мне пришлось выдумывать жуткие небылицы, чтобы как-то обелить перед Клаудио совершенно неприличное поведение мадам Берло.)
Сюзанна ходит в местную школу, но ей там не нравится. Учитель сеньор Родригес какой-то бесцветный, ученикам с ним скучно. Он проработал в здешней школе уже тридцать пять лет, но так и не получил подходящего диплома. «Сеньор Родригес – придурок, – говорит мне Сюзанна. – Руки у него вечно трясутся, и от него плохо пахнет. А дети в школе – хулиганы». Насчет детей она полностью права, но что ж поделаешь?
Мне очень повезло, что я оказалась в Испании, ведь Франция гибнет: улицы кишат революционерами, по проселочным дорогам шныряет всякий сброд. Не далее как на прошлой неделе моя бывшая одноклассница, которая сейчас живет в Туре, написала мне, что ничего хорошего не предвидится. «Поезда забиты цыганами и евреями, – пишет она. – Никто больше не чувствует себя в безопасности». Буханка хлеба сегодня стоит больше, чем в моем детстве стоил приличный говяжий филей.
Во всем мире, кажется, ненавидят немцев, но ведь они всего лишь хотят навести порядок. Гитлер и национал-социалисты пытаются поддержать в поляках, бельгийцах и французах чувство гражданской ответственности, что же в этом плохого? Генерал Франко во многом старается добиться тех же целей для Испании, и уже видны изменения в лучшую сторону (хоть они происходят и не так быстро, страна-то отсталая). Впервые за десятилетия улицы Мадрида засверкали, поезда ходят точно по расписанию, и билеты на них стоят недорого, анархистов почти всех отправили на кладбище или пересажали – туда им и дорога. Генерал организовал борьбу с пьянством и добился в ней больших успехов: по крайней мере никто не спотыкается о тела, валяющиеся на тротуарах столицы! В Испании бодрствует новый дух – дух бдительности, и скоро он проснется во Франции и в других странах. Может быть, со временем он придет и в Портбоу.
Сам Гитлер как человек мне не нравится. Говорят, у него мания величия. Эти дурацкие маршировки его солдат с негнущимися ногами – совсем не к добру. Играй, да не заигрывайся. В кинохронике видно, что глаза у него горят безумным огнем, а усики подергиваются, когда он говорит. А говорит он, я слышала, отвратительно. Но иногда, особенно в тяжелые времена, нужно смириться с грубыми проявлениями самомнения и мелкого тщеславия политика. Гитлер несомненно сделал для немцев много хорошего, и они это, видимо, высоко ценят.
Однажды (если все будет хорошо) я продам «Фонду Франку» и вернусь на Ривьеру. Приятно будет окончить свои дни в небольшой гостинице у моря: в маленькой побеленной вселенной с позолоченными зеркалами и паркетными полами орехового цвета. Летом я каждое утро буду распахивать в моей спальне высокие деревянные ставни, чтобы поздороваться с морем, самым синим на свете небом, оранжевым солнцем. Из десятков глиняных горшков, выстроившихся, как солдаты, вдоль заросших плющом стен моего сада, будут, покачиваясь, свисать цветы, и все утро я буду пить на террасе café au lait с обедневшей русской княгиней, пока жара вне дома не станет нестерпимой. Чтобы освежиться и отдохнуть, я искупаюсь в море или уединюсь у себя в библиотеке и буду до вечера наслаждаться чтением книг и созерцанием картин. Потом после хорошей сиесты – обед в небольшой компании знатных гостей, их приглашения приехать в Париж, в Милан, в Мюнхен. «К сожалению, у меня нет времени, – вынуждена буду сказать я. – Я больше почти никогда не покидаю побережье. Но спасибо вам за любезное приглашение».
«Фонда Франка» располагается в старейшем саду городка, на известняковой скале, с видами на море, которые могут соперничать с панорамами Амальфи, где мы с Клаудио провели наш медовый месяц в отеле «Луна». (Padrone
[104] рассказал нам, что в этой гостинице несколько лет назад жил Рихард Вагнер и написал там «Парсифаля». Странно, иногда такие маленькие детали застревают в памяти, как муха в ириске.) Как и в Амальфи, воздух здесь наполнен благоуханием лаванды и тимьяна, рощицы лимонных и оливковых деревьев перемешались с высокими кипарисами. На удивление хороши местные вина, особенно ароматные белые сухие сорта. Я стараюсь держать у себя в небольшом погребе приличный запас, но это нелегко: все так дорого.
В эти дни я иногда слушаю на граммофоне «Парсифаля». Эта музыка напоминает мне, что где-то есть мир – большой, возвышенный, в котором уважают достоинство и высокие порывы, даже благоговеют перед ними и где таинственные стихии жизни считаются чем-то естественным. Мало на что еще можно опереться, мало что еще так манит в будущее.
Мне жаль мою бедную Сюзанну. Ей в наследство достанется вульгарный, обедневший мир – если только он не будет подвергнут решительной чистке. Таким очищением вполне могла бы стать нынешняя война, но я сомневаюсь в таком ее исходе. Первая мировая прошла впустую.
Когда я только стала хозяйкой «Фонды Франки», она отчаянно нуждалась в ремонте. Вначале это было что-то ужасное, но я сделала все, что смогла, чтобы подновить ее, потратив тот небольшой капитал, который был у меня. В ней два основных этажа, и на каждом сдается по четыре номера. Мы с Сюзанной занимаем квартирку на первом этаже, в задней части дома. Через застекленные двери нашей гостиной можно выйти к маленькому водоему, куда слетаются дивные птички.
Высокие потолки общих комнат придают гостинице некоторую элегантность, правда штукатурка во многих местах потрескалась, в одной из спален отвалился большой кусок, обнажив балки. В другом номере недавно упала на пол и разбилась люстра, – к счастью, сонный господин из Румынии, остановившийся в нем, кажется, даже не заметил этого. От грохота проснулись все, кроме него!
На каждом этаже в конце коридора – туалет, и только в последние несколько месяцев их привели в порядок. Там довольно-таки удобные деревянные стульчаки английского производства, а для смыва нужно дернуть за зеленую веревку с кисточкой. Когда все исправно работает, приятно слышать, как журчит и уходит вниз вода. «Хороший туалет – начало процветания», – говаривал мой отец. Он позаботился, чтобы туалеты в «Отель-де-Виль» в Ницце, где он работал, были в идеальном состоянии. (Вот в Испании большинство туалетов пришлись бы ему не по нраву: здесь следуют арабской традиции использования дыры в полу – даже в некоторых хороших мадридских отелях.)
