И она это знает.
Развернувшись, я неуклюже пытаюсь открыть дверь, чтобы при этом не задеть ни цветы, ни Асада. Он хватает меня за руку.
– Не уходи вот так, Ава. Какая разница, как мы познакомились? Важно, что теперь мы близкие друзья.
Друзья. Ну конечно: Обгоревшая навечно во френдзоне.
Я стряхиваю его руку.
– Мне пора.
– Куда?
– Куда угодно. Лишь бы подальше отсюда.
Не обращая внимания на оклики Асада, я сбегаю по маленькой лесенке в зал. Слезы жгут глаза, соль щиплет нежную кожу век.
Это не Асад дурак, а я дура. Думала, одной небольшой операции на глаза хватит, чтобы получилось «и жили они долго и счастливо».
Операция не могла этого изменить.
Она не могла изменить меня.
* * *
Выбежав на парковку, я чуть не врезаюсь в Кензи и Пайпер.
– Эй, полегче, что несешься, как на пожар? – возмущается Кензи и, сделав большие глаза, прихлопывает рот ладонью. – Прости, я не это имела в виду.
Пайпер сидит в кресле. Лицо красное, тушь размазана. Судя по слезе на щеке Кензи, я объявилась в разгар их спора. Я иду дальше. Сейчас мне меньше всего нужна чужая драма.
Но Кензи останавливает меня, положив руку на плечо.
– Нам надо поговорить. Может, у меня дома? Я не смогу играть в спектакле с таким негативным настроем…
Я стряхиваю руку Кензи и ухожу. Пайпер едет рядом со мной.
– Да, у нас с Авой уже есть планы.
Я смотрю на Пайпер сверху вниз. Знает ли она, что нравится Асаду? А он ей нравится?
Я поворачиваюсь к Кензи.
– Наверное, я пойду с тобой.
Пайпер больно хлопает меня по руке и шепчет:
– Ты что творишь? Ты не пойдешь с ней.
Я перевожу взгляд на нее.
– Не твое дело, с кем мне общаться. Я пойду, если захочу.
Кензи удивленно поднимает брови.
– Наверное, мы все…
– Отвали, – огрызается Пайпер.
Примирительно подняв руки, Кензи отступает. Недалеко – чтобы слышать наш с Пайпер разговор.
Пайпер тянет меня за рукав, чтобы я нагнулась к ней. Я сопротивляюсь.
– Ава, ты что творишь? Мы ведь говорили об этом. Она просто использует тебя, чтобы добраться до меня.
Я выдергиваю рукав из ее хватки.
– Верно. Потому что ты не можешь представить себе мир, где все не вертится вокруг тебя.
– Я думала, мы уже разобрались с этим, – тихо, чтобы не услышала Кензи, говорит Пайпер. – Я ведь не запрещала тебе делать то, что тебе хочется, только просила не общаться с ней.
– Да? А как же Асад? Ну, тот парень, который дружил со мной только для того, чтобы сделать приятное тебе.
Мой выпад ошеломляет ее.
– Нет, это… это не так, – запинаясь, мямлит Пайпер. – Я просто попросила его…
– Ты попросила его сжалиться надо мной. И он это сделал, потому что – сюрприз-сюрприз! – ты ему нравишься. Впрочем, по-моему, ты и так об этом знаешь.
Опустив взгляд, Пайпер теребит рукав компрессионной кофты.
– Ты знала, правда ведь? Знала?
– Да, – признается она, не поднимая глаз.
От боли и волнения мне становится жарко, и кожа вновь зудит, совсем как в первый день в этой школе, когда я шла по коридору и все глазели на меня. А я-то тогда думала, что хуже и быть не может.
Оказалось, может.
– И ты не потрудилась рассказать мне об этом?
Пайпер вскидывает голову.
– Я пыталась остановить тебя. Пыталась сказать…
– Ты говорила, он просто друг. Ты не уточняла, что, например, «он влюбился в меня, еще когда мы были зародышами». Знай я это, то не выставила бы себя такой дурой!
– Что случилось? – хмурится Пайпер.
– Ты случилась. В больнице ты сказала, что нуждаешься во мне. А на самом деле тебе нужен был благотворительный проект. Только с меня хватит.
У Пайпер опускаются уголки губ.
– Чего хватит? Меня?
– Ты сама сказала, я должна жить своей жизнью.
– Так и есть.
– Но в твоей тени это делать затруднительно.
Покраснев, Пайпер расправляет плечи и сверлит меня раздраженным взглядом. Я не отвожу глаз.
– Что ж, дело твое. – Она взмахивает рукой. – Если я так тебя напрягаю, тебе и впрямь пора жить своей жизнью, а не моей.
Сняв цепочку с фениксом, я протягиваю ей.
– Оставь себе, – фыркает она.
– Не хочу.
– Отлично! – Пайпер выхватывает у меня цепочку с подвеской и, размахнувшись, швыряет в траву. Развернувшись, она яростно катит к школе, хлопая крыльями.
Кензи собирается открыть для Пайпер дверь, но та вопит, что не нуждается в помощи, и подается вперед, пытаясь оттолкнуть Кензи с пути.
Я дохожу до перекрестка, и долго сдерживаемые слезы наконец начинают литься. Даже мои новые веки не справляются с их потоком.
Выудив из сумки наушники, я надеваю их и иду к магазину, где работает Кора, стараясь не обращать внимания на взгляды людей на автобусных остановках и светофорах. Они имеют полное право смотреть на плачущую мутантку. Пока я иду, вокруг меня начинают падать снежные хлопья, припорошив землю и только что распустившиеся нарциссы. Вдали белый туман скрывает горы.
Гленн прав: весна лишь дразнится, а зима никогда не кончается.
До магазина две мили, и я успеваю замерзнуть. Потирая друг о друга заледеневшие руки, я брожу между полок с товаром в поисках Коры. Две младшеклассницы в футбольной форме выскакивают из отдела круп и хихикают, когда я прохожу мимо них. Их шепотки и тщетно приглушаемый смех слышны даже в соседнем ряду.
Вспомнился Джош Тернер с неизменным попкорном в руках. Как его перекосило от ужаса при виде девушки, которую он когда-то целовал! Я оседаю на пол, воспоминания сводят меня с ума.
Ужас в его глазах. Жалость в глазах Асада.
Почему я решила, что может быть иначе?
Я даже не пытаюсь отогнать поглощающую меня темноту. Я медленно тону в ней, позволяя окутать себя знакомым забвением.
Подобно черным дырам, о которых рассказывал папа, сила моей собственной гравитации затягивает меня внутрь себя.
Прямо у полок с сухими завтраками я взрываюсь.
В какой-то момент рядом оказывается Кора. Сняв мои наушники, она обнимает меня. Я утыкаюсь лицом в ее плечо.
– Пойдем домой, – говорит она.
Я качаю головой и что-то бормочу в рукав ее рубашки. Она приподнимает мою голову за подбородок.
