* * *
Доктор Лейн не говорит, куда мы едем. Наверное, опасается, что я выпрыгну из машины прямо на ходу. Но через двадцать минут езды на юг по скоростной автостраде я точно знаю, куда мы направляемся.
Хорошо, что доктор Лейн не пытается заполнить тишину терапевтической беседой. Пригород сменяется тесными рядами фермерских угодий. Весенний зеленый ковер простирается от дороги до самых гор.
За окнами пролетают поля, лошади и предгорья, а я думаю о Пайпер.
Я должна была бороться с темнотой вместе с ней.
Вместе мы бы одолели ее.
Примерно через час в поле зрения появляется озеро у подножия западных гор.
Дом.
Мой желудок сжимается при виде знакомых гребней гор, окружающих этот фермерский район. Широкие пастбища с коровами и лошадьми заставляли меня чувствовать себя безграничной, будто я была частью величественных гор и долин, простирающихся в бесконечность.
Теперь они наполняют меня ужасом.
Съехав с шоссе, доктор Лейн направляется на запад по знакомым мне окрестностям.
Вот сад, где Сара и я каждое лето собирали вишни. Дети играют в мяч на заасфальтированной площадке, где я ободрала колено в третьем классе. Ручей с деревянным мостиком, на котором мы с Хлоей вырезали наши инициалы. Трибуны, где Джош поцеловал меня. Кафе, в котором мы с мамой покупали фисташково-миндальное мороженое в рожках. Магазин стройматериалов, в котором отец притворялся, что знает разницу между гайкой и болтом.
Моя прежняя жизнь скользит за окном, фоном к моему отражению на стекле. Как может дом оставаться прежним, когда я изменилась?
Доктор Лейн тормозит у обочины. Впереди, прямо за цветущим вишневым деревом, моя улица.
– Я не заставляю тебя идти туда, – говорит доктор Лейн. – Только скажи, и я развернусь обратно.
С тротуара машет миссис Хекмен, выгуливающая трех корги. На углу дом полковника Ашби, и вдоль ограды сада, распланированного по-военному строго, распускаются тюльпаны.
Моя жизнь словно все еще здесь. Продолжается без меня.
Даже если часть меня хочет уехать, та часть, которая была мной в течение шестнадцати лет, больше всего хочет свернуть за этот угол.
– Раз уж мы уже проделали такой путь…
Автомобиль сворачивает на улицу, где я когда-то жила.
Глава 42
Доктор Лейн паркуется у клена перед моим домом.
За деревом зияет пустота.
Демонтажные бригады убрали обломки, остался лишь фундамент да несколько торчащих под разными углами ржавых арматур.
– Зачем мы здесь? – спрашиваю я, отворачиваясь от пустоты, официально известной как моя жизнь.
Откинувшись в кресле, доктор Лейн барабанит пальцами по рулю. Спустя некоторое время она указывает на мою шею.
– Где та подвеска, которую ты в последнее время носила? Ту, которую подарила Пайпер?
Я невольно хватаюсь за пустоту на месте подвески.
– Видишь ли, большинство людей считают, что феникс символизирует выживание, – продолжает доктор Лейн.
Я вспоминаю крылья на спине Пайпер, как они бешено хлопали, когда она вчера уезжала от меня.
– Знаю. Феникс восстает из пепла невредимым и тому подобная мотивационная чушь.
Доктор Лейн смотрит мимо меня, на пустырь за окном.
– Вот только огонь все же причиняет ему боль. Пламя полностью поглощает его. Магия феникса не в том, что он не получает повреждений, а в том, что он возрождается.
Я вновь поворачиваюсь к окну, не веря, что визит на пепелище поспособствует хоть какому-то волшебному превращению.
Доктор Лейн пробует другой подход.
– Посмотри на это с другой стороны: что было самым болезненным в больнице?
– Бункер, – ни на миг не задумываясь, отвечаю я.
Просто произнося это слово, я чувствую боль, вспоминаю медсестер, которые соскребали с меня струпья, пинцетом снимали лоскуты отмершей кожи.
– Верно. Но медсестры должны удалить обожженную кожу, чтобы прижились трансплантаты. Ты никогда не излечишься, если будешь цепляться за старую кожу. – Потянувшись, она дергает блестящую ручку и распахивает дверь. – Пора отпускать прошлое.
Я неохотно иду за ней через лужайку перед домом, туда, где должна быть входная дверь. Мамины тюльпаны горят красным и оранжевым вдоль дорожки. Мы идем по мягкой смеси пепла, грязи и случайных обугленных кусочков, которые, возможно, были когда-то моими любимыми вещами.
Доктор Лейн просит меня описать, как здесь все было раньше, и я пытаюсь представить, что вхожу в парадную дверь. Прямо напротив входа стоял мамин шкафчик с колокольчиками. Справа – массивный кожаный диван. Я иду вокруг фундамента, который теперь кажется намного меньше. Глядя на него и не скажешь, сколько жизни – и любви – здесь когда-то было.
– Тут была гостиная, – говорю я и иду к месту, где раньше располагалась кухня.
– Стол стоял примерно здесь. – Я делаю несколько шагов и встаю так, чтобы видеть горы, на которые смотрела во время завтрака.
Порыв ветра закидывает концы банданы мне на шею. В шелесте листвы чудится голос папы, читающего газетные заголовки, и смех мамы, разговаривающей по телефону. Закрыв глаза, я слышу, как она поет, а папа гремит сковородками – воскресное утро, он собирается жарить бекон. Мама отчитывает меня за то, что я пропустила комендантский час, а папа плачет за столом после смерти дедушки…
Я открываю глаза, и голоса пропадают.
Ветер закручивает пыль в смерчик, сделанный из моего прошлого. Он пляшет на месте, где раньше была кухня. Пыль свободно кружится в воздухе, больше ничто ее тут не ограничивает.
– Для чего мы здесь? – спрашиваю я. – Это что, часть терапии? Стадии горя и все такое?
Доктор Лейн молча смотрит на меня.
– И на какой я сейчас? Гнев, правильно?
Наклонившись, я зачерпываю пепел и грязь; моя жизнь сочится между пальцами. Я швыряю их в воздух, стараясь попасть в пыльный вихрь. Навредить ему. Чтобы он не выглядел таким печальным, одиноким и безнадежным.
Я швыряю еще одну пригоршню.
И еще одну.
Грязь и пепел летят мне в лицо, оставляя песок на губах.
– И что теперь? – я говорю громко, чтобы перекричать ветер. – Я исцелена? Я должна просто жить дальше и забыть, что когда-то у меня была другая жизнь?
Я набираю новую горсть пепла, но силы оставляют меня. Разжав кулак, я оседаю на землю. Доктор Лейн садится на корточки рядом со мной и обнимает за плечи.
– «Жить дальше» – не значит, что нужно забыть прошлое. Нужно лишь отпустить боль.
Пыльный вихрь утихает, а я пытаюсь облечь в слова тот смерч, что бушует в моей груди.
