– Извини, мам. Планы поменялись.
– Планы поменялись? Тридцатидневный карантин – это называется «планы поменялись»? Оливер, что происходит? Новости все преувеличивают, ведь так? Они всегда все преувеличивают, да? – В ее голосе вновь звучит пугающее отчаяние.
– Мы едем в госпиталь…
На слове «госпиталь» она начинает плакать.
Доктор Демарко и Флора наблюдают за мной, и я передаю телефон так, будто это горячая картошка.
Доктор Демарко спокойно представляется, и, хотя она стоит в нескольких футах от меня, слышно, как мать рыдает в трубку.
Флора легонько касается моей руки. Она держит телефон экраном ко мне, а на экране – видео, где тюлень вразвалочку выбирается из воды и падает на песок. Он лежит в полосе прибоя, и, когда опускает голову вниз, огромная волна накрывает его морду. Тюлень чихает водой и раздраженно ползет к новому участку пляжа.
Флора смотрит мне в лицо. Понятия не имею, зачем она показала мне это видео. Но не возражаю, что оно проигрывается снова и снова. С каждым разом выглядит все забавнее.
Настолько забавно, что я не слышу разговора доктора Демарко с моей мамой, пока та не возвращает мне телефон.
– Я вылетаю завтра утром. Оливер! Уже ищу отель, нашла один прямо рядом с госпиталем, так что даже если не смогу тебя увидеть, то буду поблизости. – Снова появляется трепет. – Разве это не прекрасные новости? – спрашивает мама. Теперь ее голос звучит совсем иначе. Почти радостно!
– Да, мам, отличные, – отвечаю, но она не замечает отсутствия энтузиазма. Мысли мчатся в тысячу направлений разом.
– И погоди минутку. Доктор сказал, тебя поцеловала девушка! Это же не твоя девушка? Когда мне разрешат навестить тебя, я выскажу ей все, что думаю. Зачем она целовала тебя, если знала, что больна? Кто так поступает?
Смотрю на Флору, которая все еще показывает мне видео с тюленем. Она замечает мой взгляд и легонько машет рукой.
Может, мама и права: кто так поступает?
14. Флора
Останавливаю видео с тюленем. Бекка показала мне его в тот день, когда стало известно о Голди. Теперь смотрю его всякий раз, когда нужно развеселиться. Знаю, это жалкая попытка помочь Оливеру почувствовать себя лучше, но, когда он наконец улыбается, становится легче.
Доктор Демарко кивает мне.
Звучат четыре гудка, прежде чем мама отвечает, голос звучит устало.
– Флора! Я так беспокоилась. Так сильно беспокоилась. В новостях говорят правду? Тебя действительно отправляют на тридцать дней на карантин? – Вся злость в ее голосе испарилась с нашего последнего разговора, и мне так хочется увидеть ее, что на секунду перехватывает дыхание.
– Мне жаль, – говорю одновременно с ней.
– Это все я виновата.
– Что? Нет, мам, никто тут не виноват, – отвечаю.
– Нет, я виновата. Просто… Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – честно говорю и, глядя на доктора Демарко, добавляю: – На самом деле тут главврач. Она может поговорить с тобой, объяснить подробнее.
Передаю телефон доктору Демарко и смотрю, как она разговаривает с моей мамой, объясняет про карантин и рассказывает, что посещения пока запрещены, но все равно стоит подумать о скорейшей поездке в Майами. Оливер копается в телефоне и поднимает взгляд на меня.
– Я тоже пытаюсь найти видео, чтобы тебе стало легче. Но, может, это и не нужно? Кажется, твоя мама не психует в отличие от моей.
– О, она психует по-своему, – отвечаю и тут же чувствую себя виноватой. – Ладно, и какое видео ты нашел?
Оливер качает головой.
– Ничего особенного. Только кошку, которая чихает и пукает одновременно.
– Ничего особенного? Да это научное чудо.
– Это разве не оксюморон? – спрашивает Оливер.
– Пердеть и чихать одновременно?
Оливер вспыхивает и отвечает:
– Нет! При чем тут вообще пердеж? Разве чудо может быть научным? Думаю, это оксюморон.
– А я думаю, ты просто хочешь похвастаться словом, которое выучил на уроках английского.
– Ну, у нас будет тридцать дней, чтобы это выяснить.
– Выяснить, почему ты использовал слово «оксюморон»?
Оливер громко вздыхает, но улыбается.
От этого у него вокруг глаз появляются морщинки. Мило.
Однако доктор Демарко выводит меня из ступора, протягивая телефон.
– Флора, я еду в Майами! – говорит мама.
– Да? – удивленно спрашиваю. – А как же Рэнди?
– Мы с твоим дядей договоримся. Не беспокойся.
– А я беспокоюсь, он же мой кузен.
– И мой племянник, – отвечает мама немного строже. – Прошу, не переживай ни о чем, кроме себя.
Доктор Демарко машет кому-то, я поворачиваюсь и вижу, что Джои возвращается.
– Кажется, мне пора.
– Поговорим, когда будешь в палате. – Ее голос немного дрожит, и она откашливается.
– Ага, – отвечаю, боясь, как бы не задрожал мой собственный голос, если сказать что-то еще.
– Я люблю тебя, Флора.
– Ага, – повторяю и вешаю трубку. Вид Джои немного успокаивает.
Он указывает на носилки.
– Ваши колесницы ждут. Запрыгивайте!
– Увидимся в госпитале, – говорит доктор Демарко. – Хорошей поездки.
Смотрю на Оливера, глаза у него просто огромные. До меня внезапно доходит, что он не сказал ни Джои, ни доктору Демарко, ни кому-то другому из работников ЦКЗ о моем трюке с термометром.
И я понятия не имею, почему.
15. Оливер
Смотрю на носилки передо мной. Джои помогает Флоре туда забраться и пристегивает ее. Она кажется испуганным зверьком в клетке. Это ее вина, знаю, она сама втянула себя в это, но я могу положить всему конец. Я должен положить конец. Нужно просто открыть рот и рассказать Джои о том, что я видел. Но потом думаю о сообщениях Келси… что я – единственный парень в школе на карантине. Впервые в жизни в моем скучном существовании ощущается какая-то острота.
Забираясь в носилки, делаю быстрый снимок. Свет прикольно преломляется через пластик, и по краям фото получается радуга. Не выложить ли его в «инсту»? Но как подписать? «Никаких горшочков с золотом на этой стороне радуги»? «Карантин под радугой»?
Джои пристегивает меня, я смотрю на Флору и думаю о поцелуе. Джои назвал меня ее парнем. Эти праздные мысли забираются куда-то в подсознание и становятся все больше и больше, словно поезд, приближающийся в туннеле. Что если она и вправду больна и заразила меня? Вдруг у меня тропический моно? Сотрудник ЦКЗ в самолете сказал, что болезнь может быть смертельна в пожилом и очень юном возрасте. Я не пожилой, но могу ли считаться очень юным? Насколько юным должен быть очень юный?
