Однажды мои родители тридцать три дня не разговаривали друг с другом. Мне было восемь, и я отмечал каждый день в календаре. Я нарисовал торт и шарики рядом с двенадцатым днем, днем моего рождения. Единственный подарок, который я тогда хотел, – чтоб они заговорили. Но когда это желание наконец исполнилось, я очень пожалел. Тридцать три дня молчания вылились в одну из самых худших ссор. Мама выдрала страницы из свадебного альбома и попыталась запихнуть их в шредер. Пришлось прятаться в шкафу, пока все не закончилось.
Потягиваюсь в постели и снова смотрю на задернутую штору. Что там делает Флора? Спит? Не то чтобы она меня интересовала – просто хочу понять, вдруг и мне стоит спать подольше, просто на всякий случай… Хотя вряд ли, потому что ни она, ни я на самом деле не больны, и вся эта ерунда с карантином – ее рук дело. Знаю, что она знает, что я знаю, что она на самом деле не больна. Но не могу заставить себя рассказать об этом. Особенно пока Келси продолжает мне писать.
Беру телефон и отправляю Келси «Доброе утро» со смайликом солнца.
Приходит ответ: «Как раз собираюсь есть вафли» и снова изображение оладий.
«Ха-ха», – пишу я.
«Вафли – это весело?»
Теперь понятия не имею, шутит она или нет. У меня болит голова.
Кажется, Флора шевелится по ту сторону шторы. Напоминаю себе, что мне все равно, и возвращаюсь к переписке с Келси. Отсылаю ей смайлик с пончиком и получаю в ответ «лол». Полагаю, я прошел этот странный тест, на который случайно согласился.
Вздох вырывается как раз в тот момент, когда кто-то входит в нашу палату.
24. Флора
Трудно сказать, что считается началом дня, так как каждые несколько часов меня будят для проверки жизненных показателей. Тем более что я уже давно не видела солнца. Наверное, справедливо, что окно есть только у Оливера, раз уж он здесь из-за меня. «Хотя все не так уж страшно, больше похоже на приключение», – напоминаю себе в миллионный раз. Приключения с желейным пудингом в чашках, фруктовыми коктейлями и картофельным пюре странного серого цвета. В нашем новом жилом помещении и не пахнет телевизорами высокой четкости, рогаликами и пиццами, что были у нас на базе. В больнице нормально, но она слишком похожа на… больницу.
Поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, кто входит в палату. Наверное, это Джои… точнее, надеюсь, что Джои. Но нет, кто-то незнакомый несет корзину размером почти в свой рост, набитую самой разной едой.
– Э-э-э, прошу прощения, у меня для вас посылка, – говорит человек в костюме химзащиты и нервно оглядывает комнату огромными глазами.
Он ставит корзину у входа, бросает на меня быстрый взгляд, сморщив нос, и я понимаю, что это отвращение. Посетитель тут же удирает.
Смотрю на штору между койкой Оливера и моей. У него там тихо, хотя он недавно шевелился, так что, наверное, уже проснулся.
Выбираюсь из постели, поднимаю корзину и достаю карточку, лежащую сверху. Она адресована мне. Странно, но я взволнована. Волнение тут же сменяется разочарованием, когда вижу, что это от Голди.
«Надеюсь, это поможет вам поскорее почувствовать себя лучше!» И как ей удалось правильно все написать? Видимо, тот, кто собрал корзину, исправил все ошибки и опечатки.
Достаю еду. Ничего особенного, но точно лучше пудинга комнатной температуры, который был на завтрак. Открываю пакетик с печеньем и откусываю кусочек. Не так уж плохо, но, кажется, чего-то не хватает. Смотрю на упаковку более внимательно и вижу надпись «без глютена». Вытаскиваю пачку чипсов – то же самое. Копаюсь еще немного – все без глютена, даже коробка изюма.
– Конечно, в изюме же обычно полно глютена, – бормочу. Сомневаюсь, что она вообще знает, что такое глютен.
– Что ты сказала? – голос Оливера из-за шторы заставляет меня выронить коробку с изюмом. Даже не знаю, что ответить, поэтому продолжаю копаться в корзине. На самом дне лежит коробка с безглютеновой смесью для оладий.
– Хорошо, что у меня тут есть горячая сковорода.
Не знаю, почему, может быть, из-за недостатка прямого солнечного света или нехватки свежего воздуха, а может, потому что я не придумала ничего лучше, задвигаю коробку с блинной смесью под штору в палате. Мне почему-то кажется, что это повеселит Оливера.
Он взвизгивает и резко отдергивает штору с таким лицом, будто увидел призрака.
– Как ты узнала?
– О боже, ты тоже безглютеновый? – спрашиваю. – Нет, знаю, что это серьезная аллергия, но куче людей, включая Голди, просто нравится безглютеновая диета.
Мне противна мысль, что первый за два дня разговор, который веду с Оливером, – о Голди.
– Что? – Он кажется растерянным. – Нет-нет. Ничего не имею против глютена. Наверное. Не знаю. На самом деле я никогда особо не думал об этом. – Он встряхивает смесь для оладий. – Но оладьи – это совсем не то же самое, что вафли!
Понятия не имею, о чем речь, но Оливер так нелепо выглядит в своей больничной пижаме, с коробкой смеси, что начинаю смеяться.
– Вафли – это смешно? – Он тоже начинает смеяться. Не знаю, над чем мы смеемся, но я так рада снова видеть его счастливым и опять говорить с ним, пусть даже и понятия не имею, о чем.
25. Оливер
Лицо уже болит от смеха. Приятно размять мимические мышцы. Но когда смех затухает в груди, истерика проходит, очень быстро вспоминаю, где я и почему я тут. А Флора так заразительно смеется. Видя ее такой счастливой, снова начинаю злиться.
Думаю, Флора замечает мою злость, потому что внезапно прекращает смеяться, и мгновение мы смотрим друг на друга в молчании.
– Я все испортила, – говорит она просто и без эмоций. – Знаю, ты хотел попасть домой, у тебя там девушка, и мне жаль.
Ее честность, откровенность – не то, к чему я привык, и это выбивает меня из колеи. Жду подвоха или очередной подставы, но она смотрит так открыто. С ней не будет этой путаницы с вафлями и оладьями.
– Я должен знать… должен знать, почему… – я замолкаю.
– Почему я это сделала? Симулировала жар? – она говорит сама, так что мне не приходится мучиться.
– Да. Прошу, скажи, что у тебя имелась потрясающая причина.
Она пожимает плечами.
– Раньше было так уютно. Знаю, я говорила, что моя мачеха ужасна, но и с мамой не всегда просто, а заботиться о кузене и вовсе очень сложно. Полагаю, я не хотела возвращаться домой или мне просто не хватало чего-нибудь интересного, не знаю.
– Думаю, ты интересная сама по себе, – говорю, прежде чем успеваю себя одернуть.
Хочется спросить ее о поцелуе, но смущение не дает мне заговорить.
Флора все так же смотрит мне в глаза, и я вспоминаю ее спокойствие во время полета, то, как она помогла мне, незнакомцу, справиться с панической атакой, как вступилась за больного пассажира и встала, чтобы выступить против того толстяка. И дурацкое видео с тюленем, которое она мне показала.
