– Оливер, ты не рад? Разве не этого ты ждал? Знаю, ты всегда был влюблен в меня, – шепчет она, не отводя взгляда от телефона.
Не знаю, то ли из-за слов о моей влюбленности, то ли из-за внезапного яркого воспоминания о том, как смеялась Келси, когда я упал на льду, но я выпаливаю:
– Иногда кажется, что я нравлюсь тебе потому, что лежу в больнице, на карантине.
– Что? – Келси поднимает взгляд. Она выглядит такой же потрясенной, как себя чувствую я.
– Нет, ничего, – отвечаю, пытаясь все сгладить.
– Окей, – скептически говорит она, вновь опуская взгляд к телефону.
– Хотя, знаешь, – кричу с силой, которая удивляет даже меня, – мы должны поговорить об этом.
Келси вскидывает бровь, но, даже глядя на меня, продолжает скролить экран.
– Боже, можешь, пожалуйста, опустить телефон на секунду?
– Божечки-кошечки, – бормочет она, кладя телефон.
Но затем смотрит на меня в полном внимании, и я чувствую, как моя храбрость постепенно исчезает.
Меж нами повисает неловкая тишина, как всегда, и она снова тянется к телефону, как всегда.
– Нет! – взвизгиваю.
– Оливер, в чем дело? – Я не вижу в ее лице доброты, которую наблюдал там последние три недели, и вновь вспоминаю, как она смеялась, когда я упал. Меня вдруг осеняет, что она смеялась не со мной, потому что я не смеялся. Она смеялась надо мной.
– Ты даже не смогла принести правильные конфеты!
– Что?
– Я попросил тебя принести леденцы, а ты принесла «Майка и Айкса».
– Да, потому что леденцы сосет моя бабушка.
– И я! И мне плевать, если это делает меня старым, скучным, странным или каким угодно еще.
– Оке-е-ей, – говорит она.
– И ты купила их для социальных сетей!
– Купила кого? – спрашивает Келси, потирая лоб. Ужасно, как она меня бесит.
Хочу опустить взгляд к телефону, чтобы послать Флоре отчаянный вопрос, что говорить дальше, но слышу, что она смотрит телик с папой и Голди, и понимаю, что это будет лицемерно с моей стороны. Этот разговор я хочу провести сам. Я должен провести его сам. Хватит следовать советам ее руководства. Нужно написать собственное.
– Слушай, Оливер, если это все – из-за конфет, я могу купить тебе эти дурацкие леденцы. В чем проблема?
– Они не дурацкие! Как и я.
– Я никогда не говорила, что ты дурацкий.
– Но из-за тебя я чувствую себя именно так.
– Почему? Потому что я принесла тебе неправильные конфеты?
– Потому что ты принесла неправильные конфеты специально. Потому что хотела сделать что-нибудь милое и забавное, для того чтобы привлечь внимание, для себя.
Келси задыхается от возмущения.
– Так вот твоя благодарность? Я рисковала жизнью, приехав сюда, и подвергла себя смертельной опасности, лишь бы позаботиться о тебе, и вот твоя благодарность?
– Что ты сделала, чтобы позаботиться обо мне? – спрашиваю, прежде чем успеваю прикусить язык.
Келси таращит глаза.
– Ты издеваешься? Ты, должно быть, шутишь. Сейчас кто-нибудь выскочит из-за угла и скажет, что все это – большая шутка, да? Я стою тут в уродливом костюме химзащиты, а ты обвиняешь меня в том, что я – эгоистка? Костюм химзащиты! Ты знаешь, как это страшно?
Я уже столько раз слышал этот вопрос от мамы, произнесенный с той же интонацией, и от родителей Флоры. Так часто, что устал беспокоиться о том, как им всем страшно. Это я лежу на больничной койке, это я на самом деле беспокоился о человеке, который был действительно болен. Флора – вот о ком я переживал, а не о Келси. А Келси переживает не обо мне, а о социальных сетях.
– Думаю, тебе лучше уйти.
Келси берет телефон.
– Да, это хорошая идея. Тебе нужно немного остыть. Я размещу что-нибудь под твоим хештегом, чтоб ты видел, сколько людей переживает за тебя, как я переживаю за тебя, насколько я неэгоистична.
– Нет! Никаких больше социальных сетей. И никаких визитов. Думаю, тебе стоит покинуть палату, больницу, покинуть штат. – Делаю глубокий вдох. – Возвращайся в Бруклин.
– Окей, теперь я вижу, что ты шутишь. Шутка затянулась, Оливер. Было весело, я купилась. Теперь я готова вернуться к нашим нормальным отношениям.
– Нормальным? У нас никогда не было нормальных отношений, Келси.
– Как ты можешь так говорить? Мы два года ходили на уроки английского.
– Три года! И это была математика.
– Верно, именно ее я и имела в виду. – Она снова потирает лоб. – Слушай, увидимся завтра, окей?
– Нет! – отвечаю я.
– Нет?
– Нет. Я не хочу, чтоб ты возвращалась завтра.
– Хм, о чем ты? А как же наше свидание на Кони-Айленде?
Я качаю головой:
– Нет.
– Оливер, у нас свои теги. Мы как пара знаменитостей! Люди многого ждут от нас!
– Ну, – отвечаю, – у меня собственные ожидания на свой счет.
– Ты не понимаешь, что делаешь, Оливер! – сердится она.
– В том и суть, Келси, я совершенно точно знаю, что делаю, пусть мне и понадобилось какое-то время, чтобы понять это. И я знаю, что делаю все правильно.
– Погоди, пока об этом услышат в социальных сетях. Все будут на моей стороне. Они увидят, какой ты на самом деле ужасный.
– Что же во мне ужасного?
– Ты бросаешь меня!
– Как я могу бросить тебя, если мы даже никогда не ходили на свидания?
Келси несколько раз открывает и закрывает рот, потом говорит очень тихо:
– Ну, погоди, я заставлю тебя пожалеть об этом.
– Извини, – опустошенно отвечаю. Кажется, даже с незнакомцами после мессы я прощаюсь более эмоционально.
– Извини? Теперь ты извиняешься? Невероятно.
– Я… никогда не хотел обидеть тебя. Думаю, все просто вышло из-под контроля. Может, мы сможем по-прежнему остаться друзьями?
Келси запрокидывает голову и хохочет.
– Никогда больше не хочу тебя видеть.
Понимаю, что у нее в руках телефон.
– Ты это записываешь? – спрашиваю.
Она щурится на меня.
– Ты не хочешь этого знать.
– На самом деле хочу.
– Прощай, Оливер.
– Э, пока? Можно обнять тебя? Или дать пять?
В ответ она бросает хмурый взгляд.
– Ладно. Нет. Извини, это было глупо.
