И мы, как обычно, стоим, неловко глядя друг на друга. Что-то пробегает по лицу Келси, она кладет телефон в сумку и говорит:
– Увидимся в Бруклине.
И выходит из палаты.
92. Флора
Мы с папой и Голди смотрим старый ситком, из восьмидесятых. Когда разговор между Оливером и Келси становится действительно напряженным, папа делает звук погромче. Голди все бросает на меня взгляды, но я не свожу глаз с телика, пытаясь выглядеть невозмутимо, неэмоционально.
Кажется, будто кто-то из коридора смотрит на меня. Поворачиваю голову и вижу Келси.
Машу ей, но она смотрит злобно. Телефон у нее в руках, и я боюсь, что она меня сфоткает, но затем вижу, как она набирает что-то. Подойдя ближе, Келси поворачивает телефон экраном, где открыта записная книжка с надписью: «МОЖЕШЬ ЕГО ЗАБРАТЬ».
Не понимаю, о чем речь, и она тычет пальцем в штору: Оливер.
Она снова набирает что-то, на этот раз: «ТОЛЬКО НЕ ЗАРАЗИ ЕГО».
Ну да, ничего другого я не умею, потому что отвратительна и заразна.
Показываю пальцы вверх и делано улыбаюсь, Келси уходит.
Папа все еще смотрит телик, явно заинтересованный рекламой сверхсильного чистящего средства для душа, но Голди внимательно изучает мое лицо.
Хочется сказать ей, чтоб не совала нос в чужие дела, но теперь я – ее дело.
– Эти хештеги многого недоговаривают. Придется потом все тебе рассказать.
Голди улыбается и отвечает:
– Буду рада.
93. Оливер
Вновь хожу по своей части палаты, поглядывая на телефон и проверяя хештег. Келси пока не разместила ничего о нашем разрыве, и у меня такое чувство, будто поднимаюсь на старом скрипучем лифте в нашем доме.
Флора прощается с отцом и Голди и приглушает звук телика.
Теперь чувство, будто кабель оборвался и лифт падает.
– Как там дела? – наконец спрашивает она.
Отдергиваю штору. Флора сидит на своей койке, и полуденный свет с улицы вновь подсвечивает ее лицо и волосы.
– Келси ушла, – отвечаю с запинкой.
– Ну, время визита закончилось, так ведь?
– Нет, имею в виду: она ушла совсем.
– В смысле: сегодня уже не придет?
– В смысле: никогда уже не придет.
Флора закусывает губу и, кажется, пытается сдержать улыбку.
– Но остается еще несколько дней карантина. Как же ты будешь без ее заботы?
Думаю, она замечает мое раздражение, потому что тут же добавляет:
– Окей, не буду вредничать. Что случилось? Серьезно?
Она смотрит прямо на меня, в своей обычной откровенной манере. Так, что я одновременно и задыхаюсь, и расслабляюсь, – такой это честный и чистый взгляд. Она придумала хештег, но ей не нужно за ним прятаться.
– Ты была права.
– В чем?
– Насчет Келси. Она использовала меня. – Я не расстроен, произнося это. Я… ошеломлен.
– Мне жаль, Оливер, – говорит Флора. – Я очень хотела ошибаться.
– Спасибо.
И мы просто смотрим друг на друга, пока полуденный свет заливает палату.
– Мне нужно сосредоточиться на чем-то другом, – говорю наконец.
– О? И что это за другое? – Она снова закусывает губу, но на этот раз ничего не выходит, потому что я все равно вижу ее улыбку.
– Э-э-э, в смысле: на ком-то другом.
– Продолжай. – Она отпускает губу, больше не скрывая улыбки.
– Это ты. Хочу сосредоточиться на тебе, Флора. Я был не слишком полезен, когда ты заболела, так что хочу позаботиться о тебе теперь, быть рядом. – Голос у меня почему-то едва не ломается.
– Оливер, – начинает Флора. Мне так нравится, как она произносит мое имя. Открываю было рот, чтобы сказать ей это, но, думаю, одного взгляда на меня должно быть достаточно, чтобы понять.
– Оливер, – повторяет она, улыбаясь еще шире, – ты уже.
– Уже что? Продолжай, – дразню ее.
– Оливер, ты уже заботишься обо мне.
Она начинает подниматься с койки, и я протягиваю ей руку, чтобы помочь. Знаю: Флора уже не больна, но это словно рефлекс.
– Видишь? – говорит она, взяв мою руку. – Ты знаешь, что делать, еще до того, как я прошу о помощи. У меня нога занемела, и я не могу встать!
Смотрю на наши сцепленные руки, затем на ее лицо. Прядь волос упала, пока она пыталась встать. Осторожно убираю ее с глаз, и Флора прижимается головой к моей руке. Прежде чем осознать, что делаю, пробегаю пальцами по ее волосам. Они такие мягкие. Снова запах кокоса и мяты, это ее запах, и он теперь кажется таким родным. Хочу поцеловать ее. И мне не нужно руководство, чтобы понять: она тоже хочет.
На этот раз ручаюсь: это желание никак не связано с желанием продлить карантин. Наш карантин.
Но не могу. Потому что из-за поцелуя карантин все-таки продлится, а теперь, когда ей наконец лучше, нужно вытащить нас обратно, в Бруклин. Именно поцелуй привел нас сюда, а отказ от него выведет наружу. Или как-то так.
Мне кажется, Флора тоже должна понимать это, поэтому удивляюсь, когда она склоняется вперед еще сильнее, и ее лицо оказывается в нескольких дюймах от меня. Но теперь, через двадцать восемь дней, я предвижу поцелуй и могу отстраниться, выпустить ее руку, выпустить волосы, пусть даже каждый дюйм моего тела отчаянно хочет этого поцелуя.
Она выглядит такой задетой, такой отвергнутой, когда тихо говорит:
– Точно, я ядовита, отвратительна.
– Нет, Флора, вовсе нет. Ты же знаешь, что это неправда.
– Да? Напомни мне, пожалуйста, откуда я это знаю.
– Потому что ты…
– Просто забудь, Оливер, ладно? Я уже забыла.
– Флора, я…
Она смотрит на меня с еще большей обидой, так что просто отвечаю:
– Прости. Когда вернемся в Бруклин, можем потусоваться где-нибудь вдвоем.
– Потусоваться! Отлично. Старые добрые приятели. Может, еще сыграем в «Безумные восьмерки».
– Флора, прости, под «тусоваться» я имел в виду…
– Не знаю, за что ты извиняешься, – холодно говорит она, вновь включая телик и с головой закутываясь в одеяло.
Стою еще минуту, чувствуя себя идиотом. Кажется, теперь я понимаю в девушках еще меньше, чем раньше.
Наконец возвращаюсь на свою сторону палаты и вижу, что Келси запостила селфи, на котором стоит в солнцезащитных очках и показывает знак «мир» на фоне больницы.
«Hasta la vista #карантинейджер. Некоторые не осознают, что им дано, пока не теряют это».
