– Что, прикалываешься? – громко спрашивает она с кошмарной, типично бруклинской интонацией, от которой у меня вянут уши.
Пытаюсь улыбнуться, но папа говорит:
– Голди, это было ужасно.
Они смеются, и я тоже не могу сдержаться:
– Получается, не была? – И мы снова смеемся.
– У тебя все готово к полету? Мама прислала тебе посадочный талон? – спрашивает папа, оглядывая палату.
– Ага.
– Ты проверяла? У тебя есть место?
– Кеннет, она уже летала самолетами раньше.
– Знаю, но в этот раз все иначе.
– Почему? – спрашиваю.
– После всего, через что ты прошла, – говорит папа, взмахивая рукой. Я смотрю на него, ожидая продолжения, и он говорит: – Хотя кого я обманываю? Ты можешь облететь вокруг Земли и остаться крутым огурцом.
– Крутым огурцом? – спрашивает Голди.
Папа вновь взмахивает рукой.
– Ну, знаешь, спокойной, расслабленной, круто-о-ой.
Мы с Голди переглядываемся и смеемся.
– Ты делаешь успехи в молодежном сленге, – поддразниваю его.
Мы смотрим шоу «Разумная цена», как обычно во время утренних визитов, потом приходит пора прощаться.
Папа крепко обнимает меня, и это такой уютный и родной жест. В последний раз мы обнимались на прощание в аэропорту Доминиканской Республики. Я была так зла на них с Голди за то, что они испортили мне весенние каникулы: забрали меня от Бекки и Дженны, от мамы. Но теперь я лишь благодарна за шанс познакомиться с Оливером. Пусть даже он брезгует мной и ненавидит меня.
Обнимаю Голди и на этот раз позволяю себе расслабиться в ее руках.
Злость ушла, но стопроцентного счастья все равно нет. Хотя знаю, что это нормально. Понадобилось время, чтобы вылечиться от моно, и точно так же понадобится время, чтобы восстановиться после всех перемен, произошедших в семье. Это я уже проходила.
– Люблю тебя, Флора Крутышка. Думаю, мы не скоро забудем эти весенние каникулы.
– Люблю тебя, пап. – Смотрю ему в глаза, когда говорю это, и он снова обнимает меня и издает этот гортанный звук. Голди обхватывает его за плечи по пути из палаты. Они снимают свои костюмы химзащиты и становятся у окна, посылая мне воздушные поцелуи. Папа трет глаза.
Потом они разворачиваются и уходят по коридору вдвоем, держась за руки.
99. Оливер
Медсестра приходит, чтобы взять последние анализы. Интересно, сколько раз за эти тридцать дней у меня мерили температуру?
Она на секунду поворачивается ко мне спиной, записывая что-то в планшете. Я беру термометр, и Флора смотрит с ужасом, когда я вынимаю его изо рта.
Улыбаюсь и засовываю термометр обратно. Сестра записывает мою температуру как идеально нормальную.
Флора бросает на меня злой взгляд с этим очаровательно сморщенным носом, но затем улыбается.
Мне.
Сестра переходит на ее сторону, и я закрываю глаза, пока она меряет температуру. Раздается звуковой сигнал, и медсестра произносит:
– Вам обоим позволено выйти из карантина. Поздравляю и надеюсь, мы никогда вас больше не увидим.
Открываю глаза и говорю:
– Спасибо.
Но сестра уже уходит.
100. Флора
Джои шагает по коридору. С ним – еще двое, и они толкают пустые каталки. Джои, как всегда, улыбается мне, надевает свой костюм химзащиты и входит.
– Ну, вот и все! – радостно говорит он. – Только подумай, ты последний раз видишь меня в этой штуке.
Я должна чувствовать возбуждение оттого, что покидаю карантин и больницу. Часть меня действительно рада, но другая часть… печалится. Эта палата была моим домом последние тридцать дней. Тридцать дней я спала рядом с Оливером, жила рядом с Оливером, и когда пройду через шлюз, эта часть моей жизни завершится. Хотя, уверена, Оливер ждет не дождется этого момента.
Джои оглядывает палату.
– Похоже, ты уже собралась и готова! Как насчет Ромео?
– Хм, не знаю. Мы нечасто пересекались за последнюю пару дней.
– Пересекались? Флора, его койка – прямо рядом с твоей. – Он смеется.
Заставляю себя рассмеяться в ответ.
– Мы пытались подготовиться к жизни вне карантина. – В некотором смысле так и есть.
– Ну, надеюсь, у вас получилось, потому что пора! – Джои распахивает штору. Оливер, сидящий на кровати, немедленно вскакивает.
– Мы идем? Пора в аэропорт? Никогда не знаешь, насколько затянется досмотр!
Джои смеется.
– Чувак, твой вылет только через четыре часа.
Но Оливер его не слышит. Он катит свой чемодан к двери.
И даже не оглядывается на палату или на меня.
– Ну, тогда, полагаю, тронулись, – говорит Джои. – Эй, Ромео, пропусти меня вперед.
– О, верно, – отвечает Оливер.
Джои проходит через шлюз, и Оливер наконец оборачивается, будто хочет что-то сказать, но затем тоже тащит чемодан в шлюз.
Я следую за ним, и вот мы уже в коридоре, который созерцали последние тридцать дней. Такое чувство, что я по ту сторону видеокамеры, словно попала в зрительный зал, сойдя со сцены.
– Ваши колесницы, – говорит Джои, указывая на инвалидные кресла. – Это не те каталки, что были по дороге сюда.
Оливер пытается забраться в одно из кресел, но спотыкается о педаль.
Мужчина за креслом успевает поймать его как раз вовремя, помогая сесть.
– Извините, спасибо, – говорит Оливер.
Джои легонько касается моей руки, и я первый раз чувствую его пальцы. И хотя он уже без костюма химзащиты, почему-то именно я ощущаю себя голой.
Джои подводит меня к креслу, и кажется, я вот-вот потеряю сознание, когда он крепко берет меня под руку, чтобы помочь забраться в него. Эта традиция покидать больницу в инвалидных креслах началась случайно не из-за сексуальных интернов?
– Ладно, парни, позаботьтесь о наших пациентах, – говорит Джои.
– А ты не идешь с нами? – спрашиваю, прежде чем успеваю прикусить язык.
Он опускается на колени передо мной. Я чувствую его запах. Крем после бритья и шампунь. От этого кружится голова.
– Береги себя, ладно? Ты крутая. – Он опускает ладонь мне на колено, сжимает его, а затем встает. – Hasta la vista, Ромео, – говорит он, салютуя.
Оливер просто хмуро смотрит в ответ, но Джои уже уходит, поворачиваясь еще раз и посылая мне воздушный поцелуй через плечо.
Дыхание перехватывает, и я говорю себе, что он лишь повторил жест, который увидел у Голди с папой.
