– Мне надо было в Бруклин. Вероятно, стоит написать маме, но она перепугается. Я и сам немного напуган.
Он нервно смеется, и мы сходим с самолета к фургону. Голова начинает слегка побаливать. Следующие двадцать четыре часа карантина будут тянуться очень долго.
7. Оливер
Забираясь в фургон, повторяю себе, что не могу допустить новой панической атаки на глазах у Флоры. Не знаю, почему она так разозлилась на того мужика в самолете, и не уверен, что хочу узнать. Я весь покрыт холодным потом и постоянно сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь унять покалывание в пальцах. Хочу последовать советам, которые вычитал в сети, чтобы выровнять дыхание, но вдруг не могу вспомнить ни одного. Поверить не могу, будто считал, что справлюсь с перелетом. Поверить не могу, что тут ЦКЗ. И поверить не могу, что мы направляемся на карантин. Они говорят про моно, но я готов ручаться: это Эбола. Спорим, что Флора была права. Слова сотрудника ЦКЗ не сравнятся с той тревогой, которую я чувствую. Руки немеют, пот покрывает тело.
Я сажусь, и Флора тоже садится рядом, глядя несколько обеспокоенно и, может быть, немного раздраженно. Ее губы двигаются, но я не слышу ни слова.
Смотрю в телефон, даже не осознавая, что держал его все это время, и начинаю набирать сообщение Келси, но понятия не имею, что сказать. Руки дрожат, я по-прежнему не чувствую пальцев. Меня накрывает вина за то, что я думал в первую очередь о Келси, и начинаю писать маме, но снова запинаюсь, не понимая, что сообщать.
Поездка кажется быстрой, мы выруливаем в большой промышленный двор и останавливаемся перед воротами базы, от которых мне становится жутко. Флора подхватывает свои вещи и смотрит на меня.
– Ты там в порядке?
Я прерывисто вздыхаю.
– Как никогда хорошо. – Это попытка пошутить, и Флора криво улыбается.
Нас поторапливают выйти из фургона во двор перед базой, где сотрудники ЦКЗ с планшетами в руках выкрикивают имена пассажиров рейса. Флора тащит меня к одному из сотрудников. Даже не знаю, осознает ли она, что держит меня за руку, или просто схватила на автомате. Сотрудница окидывает нас взглядом.
– Вы двое вместе?
Флора смотрит на меня, затем на наши сцепленные руки.
– Ага.
– Имена.
Вместе. Слово эхом отдается у меня в голове. Это не то слово, которое я использовал бы по отношению к себе и кому бы то ни было еще. Флора держит меня за руку, чтобы я почувствовал себя лучше и сдержал паническую атаку, и поэтому сказала, что мы вместе, но чувствую странное ощущение внутри и понимаю, что это вина. Невольно задаюсь вопросом: что подумала бы Келси, увидев, как мы с Флорой держимся за руки и мои пальцы обхватывают мягкие пальцы Флоры? Я, вероятно, должен просто отнять руку, но внезапно она сама оказывается на свободе. Флора вновь смотрит на меня выжидающе и что-то говорит.
– Чувак, как твоя фамилия?
– А?
– Ты Оливер?..
Флора и сотрудница ЦКЗ пристально смотрят на меня.
– А. Точно. Рассел.
– Окей. Оливер Рассел и Флора Торнтон. Вы оба – несовершеннолетние, верно?
Я тупо пялюсь на сотрудницу.
– В смысле?
– В том смысле, что вам обоим нет восемнадцати, – медленно говорит она.
– Да, несовершеннолетние, – нетерпеливо отвечает Флора.
– Окей. Ну, как только устроитесь, обязательно скажите об этом кому-нибудь из интернов или медсестер. И позвоните родителям. Нам понадобится их согласие. – Она записывает что-то в своем планшете.
– Да, конечно, – отвечает Флора.
Они с сотрудницей снова смотрят на меня.
– Верно.
– Вы вписаны. И, эй, никаких поцелуев тут. – Сотрудница смеется, будто это невероятно забавно.
При упоминании поцелуев я вновь ощущаю странное чувство вины.
Внутри помещения уютнее, чем я ожидал. Аккуратные ряды коек и – неожиданно – пара теликов на стене, показывающих кулинарные каналы. Я не знаю, что делать, и просто иду за Флорой, пока кто-то по телику разбивает яйца в чашку миксера. Флора бросает свои вещи на койку и снова достает телефон. Она выглядит так непринужденно, будто едет в метро. Это сбивает меня с толку.
Повсюду суетятся работники ЦКЗ, беседуют с пассажирами, люди заполняют бумаги, у них измеряют температуру.
Мой карман вибрирует, и я подскакиваю. Требуется несколько секунд, чтобы вынуть телефон, который я чуть не роняю обратно. Мама. Я смотрю на телефон в руке, вижу, как он звонит, и игнорирую звонок. Она перезванивает снова и снова и наконец оставляет мне голосовое сообщение.
«Оливер! Молю бога, чтоб в новостях был не твой рейс. Прошу, позвони мне немедленно».
Телефон в руке снова звонит.
– Привет, м-м-м…
– Почему ты не отвечал на звонки? Ты в порядке? О, Оливер. Я себе места не находила от беспокойства.
– Мам, так вышло. Ты могла бы и не искать никаких мест, – не знаю, почему пытаюсь шутить.
Хотя она, кажется, вообще меня не слышит.
– Оливер, я хочу, чтобы ты немедленно ехал домой. Тебе не нужно оставаться на карантине, ты не болен. Знаю, ты не стал бы садиться рядом с больным пассажиром, правда? Ты так не поступил бы, да? – В ее голосе звучит отчаяние.
– Нет, мама, конечно, нет, – лгу.
– Там есть кто-нибудь, с кем можно поговорить, кто может ускорить все это?
– Мам, все в порядке. Завтра буду дома. Карантин меньше чем на двадцать четыре часа.
Голос мамы дрожит, будто она уже плачет. Я слишком часто слышал такой голос за последние несколько лет, с тех пор как умер мой отец.
– Хотела бы я оказаться там. Там безопасно? Сколько там взрослых?
Я оглядываю помещение, других пассажиров, работников ЦКЗ.
– Не знаю, много.
Человек в костюме химзащиты разговаривает с Флорой и снимает ее данные, меряя температуру, а другой направляется ко мне. Он указывает на телефон.
– Мам, извини, надо идти.
– Что? Почему?
Но сотрудник качает головой и снова указывает на мой телефон.
– Э, или не надо?
– Что происходит? – спрашивает мама.
Работник ЦКЗ выхватывает телефон у меня из рук.
– Здравствуйте, миссис Рассел, я так понимаю, ваш сын – несовершеннолетний.
Не слышу, что говорит ему моя мама, но, подозреваю, что-нибудь не очень вежливое. Он слушает какое-то мгновение, потом резко перебивает:
– Ради безопасности вашего сына и всякого, кто мог бы вступить с ним в контакт, включая вас, даете ли вы согласие на то, чтобы он провел ночь в Майами?
