Он все отодвигается от меня, продолжая пятиться, пока не упирается в угол койки. Рот у него открывается и закрывается, но он не издает ни звука, ни слова.
Я даже немного ожидала громкого визга сирен, рева воздушной тревоги – чего-то мощного и шумного. Ну или хотя бы беготни, паники и криков. Но слышу лишь громкий стук собственного сердца в ушах. Сотрудники ЦКЗ спокойно передвигаются вокруг с планшетами, шепотом делая короткие звонки. Странно, что с нами никто не разговаривает. Мне кажется, кто-то должен нам что-либо сказать, чувствую себя подопытной мышью в лаборатории. Интересно, нет ли тут где-нибудь брошюрки «Итак, вы отправляетесь в карантин на тридцать дней» или чего-то подобного?
Оливер все еще пялится на меня из угла своей койки. Слышу, как в его кармане вибрирует телефон, но он то ли не чувствует этого, то ли ему плевать. Он просто продолжает на меня смотреть.
Наконец у него вырывается какое-то слово, но так тихо, что, будь он дальше, я бы не расслышала.
– Зачем? – хрипло спрашивает он.
Я ничего не отвечаю. Хотела бы я знать и дать ответ.
11. Оливер
Хочется спихнуть ее с койки, или снова поцеловать, или прополоскать рот кислотой, или позвонить Келси. Хочу знать, что творится в голове у Флоры и Келси. Хочу переиграть свой первый поцелуй.
Воздух в помещении кажется очень спертым, возникает желание встать с койки, но не могу, потому что на ней сидит Флора, а я не хочу больше никогда ее касаться. Мой первый поцелуй должен был быть с Келси, я должен был пойти с ней на вечеринку вчера вечером, а теперь не увижу ее тридцать дней, а это все равно что тридцать лет.
Тридцать дней. Месяц. Я быстро прибавляю тридцать к текущей дате, и получается середина апреля, за два дня до весеннего бала. Это нечестно. Почему Флора так поступила? И почему у нее такие мягкие губы? А почему я до сих пор на нее не пожаловался? Я что, спущу все на тормозах? Можно прекратить все это прямо сейчас, рассказав работникам ЦКЗ, что я видел. Но поверят ли они мне? И что потом? У нее снова измерят температуру, а она снова просимулирует жар?
В любом случае говорить об этом не с кем. Я оглядываю слоняющихся вокруг сотрудников и чувствую себя в ресторане, когда пытаешься получить счет и не знаешь, к кому обратиться. Никогда не знаю, к кому обратиться, независимо от ситуации.
И почему Флора так спокойно сидит на моей койке, почему никто нам ничего не говорит и почему у меня такие странные ощущения в ноге? Я кладу ладонь на карман, понимая, что звонит телефон. Вынимаю его, смотрю, убираю в карман, но осознаю, что на самом деле не прочел, что же было на экране, и вынимаю обратно. Одиннадцать пропущенных звонков от мамы и сообщение от Келси:
«О боже, 30 дней КАРАНТИНА?! Можно я буду твоей сиделкой? ☺
Мысль о том, что она будет заботиться обо мне, такая милая и удивительная, что в груди становится тепло… пока не вспоминаю, что она в Нью-Йорке, а я – во Флориде. И Флора только что поцеловала меня. И меня ждет карантин на тридцать дней. Хотя Келси сейчас флиртует со мной. Кажется. Может быть, карантин – это не так уж и плохо. Ну и тридцать дней – это ведь не очень уж долго?
12. Флора
Оливер снова достает телефон из кармана и смотрит на него, будто видит впервые и не понимает, что это у него в руках и как оно туда попало.
Наблюдая за ним, вспоминаю, что нужно, вероятно, позвонить маме и сказать, что все-таки не попаду сегодня домой. Представляю, как мама собирает Рэнди, чтобы ехать в аэропорт, а это дело нелегкое, особенно когда тот считает, что еще не готов. Потом они будут стоять в пробке, а Рэнди – задавать миллион вопросов и теряться, когда мама не сможет на них ответить, потому что занята дорогой. Внутри разгорается крошечный огонек вины. Напоминаю себе, как ужасно и эгоистично мама разговаривала со мной по телефону, и тридцать дней уже не кажутся таким долгим сроком.
Выуживаю телефон из рюкзака и поражаюсь всем уведомлениям и сообщениям. Пять пропущенных звонков и два голосовых сообщения от мамы. Каким-то образом там затесалось еще несколько пропущенных и одно голосовое от отца и Голди.
Слушаю первое сообщение от мамы:
«Флора, прости за вчерашнее. И мне жаль, что ты на карантине и на ночь застряла в Майами. Тебе, наверное, страшно. – Она молчит секунду. – Ты хорошая двоюродная сестра для Рэнди и сильно облегчаешь жизнь дяде Крейгу. – Она снова молчит. – Не знаю, почему я говорю так, будто не увижусь с тобой через пару часов! Ладно, я просто хотела извиниться и закрыть эту тему. Счастливого перелета домой, скоро увидимся».
О боже. Она звонила утром. В одиннадцать тринадцать, как раз за несколько минут до того, как я провернула это дело с термометром.
Пламя вины разгорается жарче.
Я слушаю следующее голосовое от мамы, которое пришло всего несколько минут назад, в одиннадцать двадцать шесть:
«Флора! Я смотрю новости… Прошу, скажи мне, что был другой рейс с тинейджерами, которые отправятся на тридцатидневный карантин. Перезвони мне!».
Становится жарко. Может, у меня и вправду температура? Я как раз включаю голосовое сообщение от Голди, когда к нашим койкам подходит кто-то в костюме химзащиты. Это Джои, парень, который разбудил меня вчера, чтобы записать показания.
Он улыбается. Полагаю, вчера я была слишком уставшей, чтоб разглядеть ямочки у него на щеках. Теперь мне еще жарче.
– Вы готовы?
Все это время Оливер сидел на койке, яростно постукивая по телефону и разговаривая, вероятно, с мамой. Я была слишком рассеянна, чтобы слышать его слова, но удивилась, когда он вышел из оцепенения, чтобы спросить:
– Готовы к чему?
Джои смотрит озадаченно.
– К перемещению на карантин.
Оливер оглядывается, машет руками.
– А разве мы еще не тут? Не на карантине?
Джои запрокидывает голову и смеется. Оливер издает нервный смешок, и становится ясно, что он так же растерян, как и я.
– У Флоры инфекционное заболевание, мутации которого мы до сих пор до конца не понимаем. И, Флора, ты могла передать это заболевание своему парню, – он листает страницы на планшете, – Оливеру. Угроза эпидемии! – Его оживление успокаивает и беспокоит одновременно. – Вы, ребята, отправляетесь в госпиталь, в тот, где больной с вашего рейса. Я бы сказал, что у вас появилась отличная возможность оттянуться, но не стоит забывать, что это карантин.
– Он мне не парень! – быстро возражаю я. – А госпитали – для больных, – добавляю, не думая.
Джои смотрит на меня сочувственно.
Оливер слишком смущен, чтобы поднять на меня взгляд. Вспоминаю, как быстро он отстранился от поцелуя, будто мои губы были ядовитыми.
Не люблю, когда меня жалеют и когда считают ядовитой. Еще мне не нравится, что Джои принимает Оливера за моего парня.
