Наконец-то можно.
Наконец-то можно всё.
Он разворачивается, подходит ближе и протягивает мне шампанское. В кружке. В такой простецкой кружке, будто бы даже икеевской. Нет, я помню, конечно, что в прошлую новогоднюю ночь у меня дома мы пили шампанское из того, что нашлось, но то был дешёвый суррогат по акции в «Пятёрочке», а не элитный французский нектар. Настолько, что я даже не знаю, как правильно произносится его название. Вот Варя наверняка знает.
— Ни за что не поверю, что у тебя нет фужеров из какого-нибудь там горного хрусталя! — поддразниваю я, вдруг отмечая, что от мыслей о Варе у меня нигде не кольнуло, как раньше. Это хорошо. Это очень хорошо.
— Ну традиции же, Ась, — улыбается Пётр. — За тебя.
— За тебя, — эхом отзываюсь я, делаю глоток и аж вибрирую от удовольствия.
Божественно вкусно. Согласна до конца жизни пить только этот эликсир, и неважно из чего, хоть из его ладони.
А его ладонь тем временем ложится на моё бедро, скользит по грубой ткани джинсов, и пальцы касаются ссадины на коленке.
— Больно? — тихо спрашивает Пётр, аккуратно поглаживая ободранную кожу.
— Нет, — выдыхаю я, и он наклоняется и целует меня в колено.
А потом, когда я уже готова захлебнуться в резко накатившей на меня волне нежности, целует ещё раз, но уже в шею. Горячо и многообещающе — так, что я снова провожу пальцем по карамельной корочке и даже чуть надавливаю в аккомпанемент вырвавшемуся полустону.
— Петь… — выдыхаю я едва слышно, хрипло, но в то же время громко и зовуще, отставляю кружку в сторону, двигаюсь ближе к краю стола, раздвигаю ноги, вынуждаю его встать между ними.
Ловлю его взгляд, завожусь от его рваного короткого дыхания, от его улыбки краешком губ. От того, как он сглатывает, когда прижимаюсь к нему грудью. От того, как дёргается его кадык.
Облизываю губы, прежде чем обхватить ими его ключицу и лизнуть её, оставляя на коже ещё, кажется, не лопнувшие пузырьки шампанского. Прохожусь языком вверх, покрываю короткими влажными поцелуями линию челюсти, и каждый укол щетины по губам эхом отдаётся в моём же собственном теле. Описываю кончиком языка кромку уха, соскальзываю губами на острую скулу и снова возвращаюсь к шее, но теперь к страстному танго рта добавляются пальцы. Ложатся на плечи, медленно двигаются вниз, очерчивая рельеф груди сквозь ткань футболки, давят, отрываются, снова давят, сжимают, исследуют, задерживаются на косых мышцах живота, и одна ладонь — смелая, нетерпеливая, жаждущая — спускается ниже на плотную, твёрдую, упругую ткань джинсов.
Пётр инстинктивно подаётся вперёд, упираясь в мою ладонь.
Я инстинктивно прижимаюсь грудью сильнее, выгибаю поясницу, чувствую, как ноют соски.
Он кладёт руку на мою шею, заставляя заглянуть ему в глаза. Там столько яркого инфернального огня, что можно было бы сжечь сотню ведьм, но сегодня сгорю я одна — без остатка.
Проводит большим пальцем по щеке, по губам.
Скорняжный…
Брам-шкотовый…
Обхватываю его палец и, не разрывая взгляда, втягиваю его в рот, царапаю зубами, обвиваю мокрым языком, облизываю, посасываю, исторгаю из груди невольный короткий стон и смотрю, смотрю в глаза. И карамельная корочка с хрустом крошится.
Пётр сквозь зубы выдыхает что-то неразборчивое, грубое, забористое и накрывает мой рот.
Бьёмся зубами, сплетаем в клубок языки, прижимаемся губами так сильно, что они вот-вот лопнут. Пальцы впиваются в шею, в затылок, путаются, тянут, царапают, оставляют отметины, пачкаются в шёлковых сливках, режутся об острые края глазури, а я сжимаю бёдрами его ноги, притягиваю к себе — так, что даже через несколько слоёв ткани упирающаяся в меня твёрдость посылает разряд пульсирующего вибрато по всему телу. Суетливо ныряю руками под его футболку и снова ощупываю все окаменевшие мышцы, уже не разбирая, где та грань между нежностью и нетерпением, потому что хочу забраться ему под кожу, слиться с ним воедино.
Он отрывается от моих губ, когда дыхание совсем сбивается, а перед глазами мельтешат прозрачные мушки, и мы жадно втягиваем ртами воздух, один на двоих. Синхронно понимаем, что на нас всё ещё слишком, чрезвычайно много ненужной одежды, и он закидывает руку за голову, чтобы стянуть футболку, а я торопливо стаскиваю свою и расстегиваю лифчик. Едва успеваю отбросить его в сторону, как Пётр ловит губами мой сосок, напористо проходит по нему горячим языком и тут же прикусывает — сильно, резко, до отдающей в самых кончиках пальцев боли. Так, как я люблю. Так, что я не могу сдержать громкий стон, выгибаю спину, упираюсь в столешницу локтями.
Продолжаю сбивчиво дышать ртом, когда его пальцы сжимают второй сосок, а обжигающий язык движется выше, к горлу, шее, плечу, виску, уху. Чувствую все точки, в которых наши тела соединяются, так, будто через них проходит электрический ток. Но мне мало. Мне не нужна прелюдия. Она и так длилась два месяца, я уже заведена до предела, я хочу большего, хочу максимально возможного, хочу кричать, стонать и рыдать от удовольствия.
И Пётр с лёгкостью, как умеет только он, считывает мой зов. Притягивает меня к себе, подхватывает под ягодицы и шагает в сторону кровати.
— Ай! — восклицаю, вытаращив глаза и вцепившись в его плечи. — Я тяжёлая!
Он замирает посреди комнаты, чуть отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и я жду, что сейчас он меня отпустит, но нет, стоит, смотрит внимательно, и даже ни один мускул не дрожит… почему-то.
— Ты маленькая глупая женщина, — говорит наконец. — Нет, ты взрослая и умная, но маленькая и глупая. И дикая. И невозможная. И безумно красивая. И я хочу тебя до боли в… Если скажу где, это испортит всю романтику.
Никто не называл меня глупой так, чтобы мне это понравилось.
Никто не держал меня на руках так, чтобы я в долю секунды забыла о своих килограммах и почувствовала себя самой лёгкой, маленькой, безумно красивой и желанной женщиной на свете.
Обхватываю ладонями его лицо и шепчу:
— К чёрту романтику, Петь, просто трахни меня.
Подпрыгиваю на пружинистом матрасе, когда он опускает меня на кровать. Нетерпеливо извиваюсь, когда вытряхивает меня из узких джинсов. Хихикаю, когда с улыбкой стягивает с меня непарные носки, и тут же ловлю ртом воздух и закрываю глаза, когда он целует меня в подъём стопы, проходится ладонью по икре, обхватывает губами пальцы ног, потому что это моя тайная эрогенная зона, о которой я рассказывала только ему, и он запомнил и, не теряя ни секунды, поднял меня на вершину удовольствия. И я готова оставаться там вечно, но… Не сегодня. Не сейчас. Поэтому улыбаюсь, когда слышу, как звенит пряжка его ремня, перебираюсь выше к подушкам, провожу руками по своему телу, распаляясь лишь больше в ожидании оказаться в самом правильном месте этой ночью — под ним.
Пётр накрывает меня собой через мгновение, и пока я податливо раздвигаю бёдра, целует самым лучшим поцелуем на свете. А потом — так быстро, что я не успеваю поймать его движение — ещё одним, между ног. Отдаюсь его губам без остатка, двигаюсь навстречу его языку, отзываюсь дрожью на прикосновения его пальцев к горящей коже. Чувствую, как с тонким, еле уловимым покалыванием все ощущения концентрируются внизу живота, собираются в плотный ком, чтобы вот-вот вновь разойтись по всему телу мощной приливной волной.
