Оказывается, Даня умеет вообще не затыкаться, вот вообще, серьёзно. Следующие пятнадцать минут, пока мы лавируем между редкими постпраздничными автомобилями, он рассказывает, что в этом году они решили остаться на новогодних каникулах дома, даже на дачу ни разу не сгоняли, зато много гуляли по нарядному городу, играли в настолки, выпили ведро глинтвейна и посмотрели сто частей «Гарри Поттера». А ещё поспорили, кто сможет назвать все субъекты Российской Федерации в алфавитном порядке с наименьшим количеством ошибок, и поспорили, кстати, на… Но я так и не узнаю, на что именно, потому что Регина начинает громко смеяться и размахивать руками с криком «Силенцио!»[1], а Даня улыбается так довольно, как объевшийся сметаной кот.
Мы высаживаем Регину около мебельного центра, и она напоминает мне, что всё ещё надеется как-нибудь со мной встретиться, посидеть, поболтать о девичьем, и просит позвонить, а в ответ я торжественно обещаю не пропадать. Даня внимательно и с плохо скрываемой нежностью провожает взбегающую по ступенькам фигурку жены взглядом, а потом оборачивается ко мне.
— Я еду в офис. Тебя куда отвезти?
Понятия не имею. Я всё ещё точно знаю цель, но не знаю дороги, поэтому приваливаюсь виском к углу подголовника переднего кресла и говорю:
— Отвези меня к Петьке.
— Ясно, — кивает Даня. — Значит, тоже в офис.
Весь остаток пути он по-прежнему что-то мне рассказывает, но я совершенно не слушаю. У меня сердце колотится, и белый шум в ушах, потому что совсем скоро, вот почти через несколько минут, я увижу Петра, обниму его, вздохну им, всё ему расскажу.
Вцеплюсь, обовью воздушными корнями и прижмусь рваным сердцем.
_____
[1] «Силенцио» — заклинание немоты из «Гарри Поттера». Заставляет живое существо замолчать.
Мы въезжаем на парковку бизнес-центра, и Даня даже не успевает заглушить двигатель, когда дверь автомобиля распахивается и на пассажирское сиденье опускается Пётр — холодный, злой и дьявольски красивый.
— Каверин вернул документы с рекомендацией уебаться об стену, — раздражённо произносит он, кидая папку Дане на колени.
— Следил бы ты за языком, — невозмутимо замечает тот.
— С хуя ли? Задеваю твою тонкую душевную организацию?
— Мою — нет. А вот девушка решит, что ты гопник.
— Какая, блядь, девушка?
Даня молчит, и проходит долгая секунда, прежде чем Пётр догадывается обернуться и увидеть притаившуюся на заднем сиденье меня. Я очень чётко ловлю миг, когда злость и негодование на его лице сменяются удивлением, а потом — молниеносно — радостью, и взгляд тут же становится ласковым, вполне ощутимо скользит по коже, касается и нежит.
— Эта девушка и так знает, что я гопник, — тихо говорит Пётр, улыбаясь уголком губ.
— И пока ей всё нравится, — подтверждаю я.
— Ой, ну развели! — восклицает Даня и наверняка закатывает глаза, только я не замечаю.
Да я вообще больше ничего не вижу, не могу оторвать взгляда от моего милого Петьки — до жути родного, до боли близкого, до сварочный пыли из глаз нужного.
— Как ты здесь оказалась? — спрашивает он.
— О, я сейчас расскажу! — подхватывает Даня. — Выхожу я, значит, из хором, а она как бросится мне в ноги, как давай умолять: так, мол, и так, Данилушка, добрый молодец да друг любезный, отвези меня к свету очей моих, соколу ясному моему, а то пропала моя головушка, ноет сердце от кручины…
— Всё именно так и было, — прерываю я сказочника Данилушку, и он удовлетворённо хмыкает:
— Вот видишь, Пётр Алексеич, я герой, на меня нельзя орать.
Пётр ныряет рукой в карман, достаёт ключи от машины и протягивает мне.
— Вон она, почти напротив, — говорит. — Подожди меня там, я чутка поматерюсь на Даню и приду, ладно?
Киваю, хватаюсь пальцами за дверную ручку, но Пётр меня останавливает:
— Постой, Ась. Иди сюда.
И он протискивается между сиденьями, ловит губами мои губы и целует — остро и сладко одновременно, штопая сердце и кровью клянясь оберегать его вечно.
— Всё, — выдыхает он мне в рот, — теперь беги.
Я вываливаюсь из машины и топаю к «Туарегу», щурюсь на ярком солнце, ловлю щеками колючие укусы мороза и глупо и счастливо улыбаюсь. Так самозабвенно, что даже не понимаю, почему вдруг решаю забраться в водительское кресло, но усаживаюсь, затем поднимаю глаза на оставшихся в «ауди» парней, встречаюсь с парой любопытных взглядов, вероятно, краснею и, кряхтя и щёлкая суставами, переползаю на пассажирское сиденье.
И снова смотрю. Смотрю на Петьку, который то поворачивается к Дане, хмурится и что-то быстро ему говорит, то опять устремляет взгляд на меня, и я даже на расстоянии чувствую его касание — лаской, нежной щекоткой. Шуршу пуховиком, вытаскивая руки из рукавов, упираюсь ладонями в торпедо и снова смотрю на Петьку, пока тёплые взгляды не дополняются взметнувшимся вверх краешком рта, а потом на щеке появляется ямочка.
И внутри меня золотисто-шафранными искрами взрываются фейерверки.
Пётр садится в машину через несколько минут. Закрывает дверь, словно отгораживая нас от действительности и возвращая в привычный и уютный кокон, разворачивается ко мне корпусом и говорит:
— Привет, малыш.
— Привет, — улыбаюсь я.
— Пришла ко мне?
— Пришла, — киваю, но тут же прищуриваю один глаз. — А если бы не пришла?
— Я бы сам пришёл, — отвечает Пётр и фыркает: — Спросишь тоже. Ты как?
— Нормально, — пожимаю плечами. — Соскучилась по тебе очень.
— Тогда доставай телефон.
Я долго вожусь в пене пуховика вокруг меня, пока не нахожу в его кармане мобильник, который тут же смиренно протягиваю Петру.
— Удаляй мой номер из чёрного списка, — говорит он.
— Ну Пеееть, — смеюсь я, покорно скользя пальцами по экрану. — Я не то чтобы специально поместила тебя в виртуальную темницу на целый год, я просто забыла. Вообще забыла. Я закоснелая растяпа — во всём. Тяжко тебе со мной придётся, — заканчиваю я со вздохом, поворачивая телефон экраном к Петру.
— Вот только не надо мне угрожать счастьем, — говорит он, хватает меня за запястье и тянет на себя, заставляя перебраться к нему на колени.
Он отодвигает кресло, чтобы нам было удобнее. Я роняю телефон, даже не замечая, куда именно он упал, зато вдруг ясно чувствую, как моему телу не хватало этих прикосновений, к которым всегда так быстро вырабатывалась зависимость — стихийная, необоримая, взаимная. И ещё понимаю, что мне впервые в жизни не хочется напрягать мышцы, упираться куда-то пятками или коленками, стараясь перенести на них часть веса, потому что вот так — целиком в его объятиях — мне хорошо.
Лицом к лицу, мои руки обвивают шею, его ложатся на бёдра, и я порывисто целую ямочку на его щеке, утыкаюсь носом в шею, прижимаюсь к коже, обвиваю корнями.
