Сокорро поняла, что они приближаются к Нуэва-Эсперансе, а там, уверяла она себя, к ней вернутся силы и революционный пыл.
* * *
Баудельо, не сводивший глаз с лодки, которая плыла впереди по притоку Хуальяги, был рад тому, что путешествие близится к концу. Срок его участия в этом деле истекал, и он надеялся в скором времени оказаться в Лиме. Его обещали отпустить, как только заложников доставят сюда в целости и сохранности.
Что ж, они были живы и здоровы, даже несмотря на этот удушливый, влажный зной.
Как бы в подтверждение его мыслей о здешнем климате небо над головой внезапно потемнело, стало мрачно-серым, и на них обрушились потоки дождя. Впереди уже виднелся причал и пришвартованные к нему или вытащенные на берег лодки, но до него было еще несколько минут, и пленникам, как и их стражам, оставалось сидеть и мокнуть под проливным дождем.
Баудельо было наплевать на дождь, как, впрочем, почти на все в жизни, в том числе на презрение старика и жены Слоуна. Подобные вещи давно перестали его волновать, а человеческие чувства, которые он когда-то испытывал по отношению к своим пациентам, исчезли много лет назад.
Единственное, чего ему действительно хотелось, так это выпить, как следует выпить, а вернее – побыстрее напиться. Баудельо продолжал принимать антиалкогольные таблетки, от которых становилось очень худо, если выпьешь; Мигель же заставлял врача-выпивоху глотать по таблетке в день у него на глазах. Баудельо намеревался бросить это занятие, как только они с Мигелем расстанутся, хотя когда это произойдет, одному Богу известно.
А кроме того, Баудельо хотелось быть рядом со своей подругой в Лиме. Это была опустившаяся женщина, бывшая проститутка, и такая же пьянчужка, как и он, но среди груды обломков его незадавшейся жизни она была для него всем, и он скучал по ней. Не выдержав пустоты одиночества, неделю назад он позвонил ей тайком по радиотелефону из Хакенсака. Тем самым он нарушил приказ Мигеля и потом очень нервничал, холодея от страха при мысли, что Мигель до этого докопается. Но вроде бы все обошлось…
Ох, до чего же хочется выпить.
* * *
Шоколад хоть и ненадолго, но утолил голод.
Джессика не стала понапрасну ломать голову над тем, с чего это вдруг девица с кислой физиономией пожертвовала им плитку шоколада, лишь отметила про себя непредсказуемость ее нрава. Джессика просто спрятала шоколад в карман платья, подальше от глаз охранников.
Пока они плыли вверх по реке, большую часть плитки Джессика отдала Никки, съела немного сама и заставила Энгуса проглотить кусочек. Она сказала полушепотом, что сейчас, после поездки в кузове грузовика, изнурительного перехода через джунгли и длительной переправы в лодке им необходимо поддержать силы.
Вдруг Джессику осенило, как можно высчитать, сколько времени все трое были без сознания: по щетине Энгуса. Ей неожиданно бросилось в глаза, что его небритая, седая щетина была необычайно длинной. Она сказала об этом Энгусу; тот ощупал подбородок и определил, что не брился четыре-пять дней.
Пускай сейчас это и не имело значения, но Джессика решила собирать по крупицам всю информацию, вот почему она старалась не упустить ни одной детали во время путешествия по реке.
Несколько раз им навстречу попадались небольшие каноэ, ни одно не подплыло близко.
Джессику мучил непрерывный зуд. Еще раньше, на грязном полу хижины, очнувшись, она почувствовала, что по ней ползают насекомые. Сейчас она поняла, что ее кусают блохи, которых она подцепила в хижине, но избавиться от них можно было только вместе с одеждой. Она надеялась, что там, куда их везут, воды будет в достатке и она сможет отмыться от блох.
Как и все остальные, Джессика, Никки и Энгус вымокли до нитки под проливным дождем. Но как только борт лодки стукнулся о грубосколоченный деревянный причал, дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и все трое сразу сникли, увидев, в какой они оказались жуткой глуши.
За грязной, бугристой дорогой, что шла от реки, виднелись обветшалые строения – всего около двадцати домов; некоторые из них были настоящими хибарами, сооруженными из старых ящиков и проржавевших, деформированных железных листов, скрепленных стеблями бамбука. В большинстве хижин не было окон, зато к двум из них примыкали пристройки – нечто вроде сеней. Соломенные крыши давно пора было чинить – в них зияли дыры. Всюду валялись консервные банки и прочий мусор. Несколько тощих кур бродили без присмотра. Канюки клевали дохлую собаку.
Может быть, потом будет лучше? Горьким был ответ на этот вопрос. Показалась грязная, размытая дорога, ведущая из деревушки в гору.
За домами, которые было видно с причала, непроходимой стеной стояли джунгли. На вершине холма дорога обрывалась.
Позже Джессика и остальные узнают, что Нуэва-Эсперанса была рыбацкой деревушкой, которую организация “Сендеро луминосо” использовала время от времени в качестве своей базы для проведения секретных операций.
– Vayanse a rierra! Muevanse! Apurense! <Сходите на землю! Шевелитесь! Поторапливайтесь! (исп.).> – крикнул Густаво пленникам, жестами показывая, чтобы они вылезали из лодок.
Удрученные, одолеваемые мрачными предчувствиями, все трое повиновались.
То, что последовало за этим, превзошло самые худшие их опасения. Под конвоем – Густаво и еще четырех охранников – они пошли вверх по грязной дороге; затем их втолкнули в сарай, стоявший на отшибе. Прошло несколько минут, прежде чем их глаза привыкли к царившему здесь полумраку. И тогда Джессика в ужасе воскликнула:
– О Боже, нет! Вы не можете запереть нас здесь! Только не в клетках, мы ведь не животные! Пожалуйста, Пожалуйста, не надо?
У противоположной стороны она увидела три камеры, каждая площадью примерно в восемь квадратных футов. Тонкие, но крепкие бамбуковые стебли заменяли собой прутья решетки и были прочно скреплены. Перегородки между камерами были обиты проволочной сеткой, чтобы предотвратить любой физический контакт между узниками и лишить их возможности что-либо передавать друг другу. Дверь каждой камеры запиралась на стальную задвижку и тяжелый висячий замок.
Внутри были низкие деревянные нары с грязным матрацем, рядом – цинковое ведро. В сарае можно было задохнуться от отвратительного смрада.
Когда Джессика взмолилась и запротестовала, Густаво схватил ее за плечи. Она пыталась вырваться, но он держал ее стальной хваткой. Толкнув ее вперед, он приказал:
– Vete para adentro! – И на ломаном английском перевел:
– Иди туда.
"Туда” означало самую дальнюю от входной двери камеру;
Густаво с силой втолкнул в нее Джессику. Ударившись о внутреннюю стену, она услышала, как захлопнулась дверь и щелкнул металлический замок. Еще она слышала, как в другом конце сарая сопротивлялся Энгус, но и его втолкнули в клетку и заперли на замок. В соседней клетке рыдал Никки.
Слезы гнева, бессилия и отчаяния катились у Джессики по щекам.
