Дизайнеры продолжали без конца что-то менять: одни изменения были продиктованы логикой, другие шли от интуиции. Затем начались испытания. И вот наконец начальство дало согласие запустить машину в производство – слишком рано, как всегда считал Бретт, – и дело закрутилось. Теперь, когда “Орион” уже значился в планах выпуска, оставалось меньше года до самого решающего испытания – примет его публика или нет. И все это время Бретт Дилозанто больше, чем кто-либо из дизайнеров, вкладывал в “Орион” свои идеи, свои силы, свое художественное чутье.
Бретт и Адам Трентон.
Собственно, из-за Адама Трентона Бретт и находился в это утро здесь, приехав в центр гораздо раньше обычного. Они собирались вместе пойти на автодром, но Адам только что сообщил, что задерживается. Бретт, человек, менее подчинявшийся трудовой дисциплине, чем Адам, и предпочитавший вставать поздно, разозлился: ну чего ему без толку пришлось так рано встать? Потом решил, что, раз уж так получилось, он побудет наедине с “Орионом”. И сейчас, открыв внутреннюю дверь, он вошел в главное Конструкторское бюро.
В нескольких ярко освещенных местах шла работа над гипсовыми модификациями “Ориона” – спортивным вариантом, который должен появиться года через три, “универсалом” и другими разновидностями первоначальной модели, которые – кто знает! – могут пригодиться в будущем.
Сам “Орион”, который предполагалось выпустить на рынок только через год, стоял под прожекторами в глубине помещения на мягком сером ковре. Бретт с возрастающим чувством радостного волнения направился к машине – собственно, чтобы вновь ощутить это чувство, он сюда и пришел.
Модель была небесно-голубого цвета, небольшая, компактная, изящной, вытянутой формы. У нее, по словам тех, кто работал в отделе сбыта, был этакий “подобранный, обтекаемый вид”, явно заимствованный у ракеты, отчего она казалась функционально полезной, но в то же время элегантной и стильной. В ней было немало коренных новшеств. Конструкторы впервые создали машину с круговым обзором выше пояса. Автомобилестроители десятки лет говорили о том, чтобы сконструировать машину со стеклянным верхом, и робко экспериментировали в этом направлении. И вот теперь в “Орионе” была осуществлена эта идея, причем машина нисколько не потеряла в смысле прочности. В прозрачную стеклянную крышу были вмонтированы почти невидимые, тонкие вертикальные силовые элементы из высокопрочной стали, которые незаметно пересекались и сходились наверху. В результате “оранжерея” (термин, изобретенный дизайнерами для обозначения верха автомобиля) получилась более прочная, чем у обычных машин, что подтверждала целая серия испытаний в аварийных условиях – столкновений и кульбитов. Скат – угол, под которым крыша скошена по отношению к вертикали, – предусматривался мягкий, так что оставалось достаточно места для головы. Не менее просторно было и внизу, ниже пояса, что казалось совсем уж удивительным для столь маленькой машины, – она была лихо спланирована, но не производила странного впечатления, так что “Орион” со всех точек зрения радовал глаз.
Внутри – Бретт это знал – инженеры тоже придумали немало новшеств. Самое примечательное: замена обычного карбюратора от примитивных моторов электронной подачей топлива. Одной из функций компактного компьютера, который установят на “Орионе”, как раз и будет контроль за системой подачи топлива.
Однако сейчас в конструкторском бюро Х стоял лишь макет без какой-либо механической начинки – плексигласовая коробка, отлитая в той же форме, что и первоначальная гипсовая модель, но так, что даже самый внимательный глаз не мог бы заметить, что в свете прожекторов стояла не настоящая машина. Она была установлена для сравнения с другими моделями, которые появятся позже, а также для того, чтобы ответственные сотрудники компании приходили сюда, думали, волновались и лишний раз убеждались, что не зря верят в нее. А верить в нее было очень важно. Не только огромные суммы принадлежащих акционерам денег, но и карьера, и репутация всех, кто связан с “Орионом”, начиная с председателя совета директоров вплоть до самого скромного служащего, зависели от того, как будут крутиться колеса “Ориона”. Совет директоров уже ассигновал сто миллионов долларов на внедрение машины в производство, и немало миллионов будет, по-видимому, еще вложено, прежде чем она поступит на рынок.
Бретт вдруг вспомнил: кто-то однажды сказал про Детройт, что “там играют азартнее, чем в Лас-Вегасе, и ставки там выше”. Мысль о Детройте вернула Бретта на землю и напомнила, что он еще не завтракал.
Когда Бретт вошел в столовую для дизайнеров, там уже сидело несколько человек. Он не стал делать заказ через официантку, а направился прямо на кухню, где, пошутив с отлично знавшими его поварами, уговорил их приготовить ему особый омлет, какого не бывает в меню. Затем он присоединился к своим коллегам, которые завтракали за большим круглым столом.
Сегодня здесь было двое посторонних – студенты из колледжа дизайна при Лос-Анджелесском центре искусств, который всего пять лет назад окончил сам Бретт Дилозанто. Один из студентов, задумчивый юноша, что-то рисовал ногтем на скатерти; его спутницей была девятнадцатилетняя девушка с живыми глазами.
Посмотрев вокруг, чтобы удостовериться, что у него есть слушатели, Бретт возобновил со студентами разговор, который они вели накануне.
– Если вы приехали сюда работать, – обратился он к ним, – вам надо создать у себя в мозгу что-то вроде фильтровальных установок, чтобы они не пропускали всякие замшелые идейки, которые будут вам подкидывать наши старики.
– Бретт считает стариками, – вмешался в разговор дизайнер лет тридцати с небольшим, сидевший по другую сторону стола, – всякого, кто имел право голосовать, когда выбирали Никсона.
– Этого пожилого мужчину, который только что подал голос, зовут мистер Робертсон, – сообщил Бретт студентам. – Он создает отличные семейные седаны, этакие катафалки, в которые не хватает только впрячь лошадь. Кстати, чеки он подписывает гусиным пером и ждет не дождется пенсии.
– За что мы любим нашего юного Дилозанто, – вставил седеющий дизайнер Дэйв Хеберстейн, – так это за его уважение к опыту и возрасту. – Дэйв Хеберстейн, возглавлявший лабораторию красок и внутренней отделки, окинул взглядом тщательно продуманный, тем не менее ошарашивающий костюм Бретта. – Кстати, где это сегодня бал-маскарад?
– Если бы вы внимательно изучали мою внешность, – парировал Бретт, – а потом использовали увиденное для ваших предложений по отделке машин, покупатели потекли бы лавиной.
– К нашим конкурентам? – спросил кто-то. – Лишь в том случае, если я перейду к ним. – Бретт усмехнулся. Поступив сюда на работу, он сразу установил с большинством дизайнеров такую манеру разговора, и это, казалось, продолжало многим нравиться. Любовь к острословию не повлияла и на быстрое восхождение Бретта по социальной лестнице, а восхождение это было поистине феноменальным. Будучи лишь двадцати шести лет от роду, он уже занимал положение, равное шефу лаборатории или конструкторского бюро.
Всего несколько лет назад человек облика Бретта Дилозанто никогда бы и близко не подошел к главным воротам, где стоит охрана, не говоря уже о том, что никто не допустил бы его к работе в разреженной атмосфере конструкторского бюро компании. Но взгляды изменились. Начальство поняло, что авангардные машины способны скорее всего создать “шагающие в ногу со временем” дизайнеры, которые обладают развитым воображением и умеют экспериментировать с модой, в том числе и со своей внешностью. Соответственно если от проектировщиков требовали упорного и продуктивного труда, то людям вроде Бретта разрешалось – в пределах разумного – самим выбирать часы работы. Нередко Бретт Дилозанто приходил поздно, болтался без всякого дела, а потом исчезал на целый день, зато в другой раз работал и ночь напролет. И поскольку результаты его труда были на редкость удачные и он всегда являлся на заседания, если его заранее предупреждали, никто ничего ему не говорил.
