Другие же, к числу которых я бы, наверное, причислила деда и, как ни странно, семью Преображенских, все еще пытались сохранить верность традициям. Они неизменно приглашали нас с Сашем посетить родную планету, но все решил случай: когда мы, наконец, решились, поборов внутренние противоречия, слетать к двойнику Земли, мне пришла пора рожать Лизу. Естественно, больше никаких разговоров на эту тему не заводилось.
Но если гора не шла к пророку, то пророк, как известно, приближался к ней. Так и я однажды спросила у деда, к чему было устраивать показательное наказание Саша на совете.
— Чтобы ни у кого не осталось сомнений, что он способен повести за собой других. Это можно было показать, лишь воздействуя на него сразу двенадцатью разумами.
— Двенадцатью? — аxнула я. — Я думала, Майдиoрн и Эверсон в этом учaстия не принимали.
— Напрoтив, — дед усмехнулся, — давили бoльше вcех, а кoгдa поняли, что Преображенский не поддается, стали давить еще сильнее. Так что право быть с тобой он выгрызал собственными зубами и потерей здоровья.
Сашка действительно изменился: на его висках кое — где стала проглядывать седина. Но я, смотря на хитро улыбающегося мужа, раз за разом убеждалась в мысли: люблю. Люблю его смешное выражение лица, когда он пытается примерить на себя новое чувство. Люблю дрожащие руки, которыми он помогает купать совсем еще маленькую Лизу. Люблю серьезность, с которой он рассказывает Леньке историю своей Родины. Просто люблю, несмотря ни на что. И особенно люблю семейные посиделки, которые мы неизменно устраивали, приезжая в гости к баб Зое. Будоражинск стал нашим вторым домом.
В один из таких приездов я стояла на крыльце дома бабули, с улыбкой наблюдая, как бесятся, катаясь по траве, Лизка с Лешкой — мама с Майдиорном тоже заглянули на огонек. А рассудительный Ленька пытался доказать товарищам, что это «грязно, не подобает серьезным детям и вообще кто — то от мамы с папой непременно нагоняй получит». Сердце заполнила безмятежная радость: мы выстояли в тяжелой борьбе за сохранение собственной индивидуальности, и призрачная угроза порабощения обернулась долговременным сотрудничеством.
Сзади меня обняли теплые руки Проеображенского.
— Лей, я никак не могу дать определения одному чувству. На этот раз оно комплексное и включает в себя множество нюансов.
Да — да, мы неизменно продолжали вести словарь, приближающий нас к взаимопониманию. Так что, положив свои ладони поверх его, я привычно спросила:
— И что же это за чувство, Саша?
— Как будто готов обнять весь мир, а еще постоянно хочется улыбаться и говорить всем, что у меня самая лучшая в мире семья. Вы стали моим Солнцем. Вы принесли в мою душу покой и уверенность. И ради вашего счастья я бы не раз и не два еще встретился с советом. Что это за ощущение, Лея?
Он называл меня именем принцессы, только если по — настоящему волновался — эту привычку я стала замечать за ним после начала совместной жизни. Сейчас совсем не хотелось мучить его. Все это можно было оставить недалекому будущему.
— Ну а сам — то что думаешь? — пытливо взглянув на него, улыбнулась я
С минуту Преображенский недоумевал, потом словно озарился изнутри, и оба мы поняли, что никогда и ни за что больше Саш не ошибется с этой совокупностью эмоциональных реакций, просчитывание которых входило в его рабочие обязанности. Я снова улыбнулась, позволяя развернуть себя лицом к мужу, чтобы вскоре ощутить на губах его благодарный поцелуй.
Электроник стал человеком, потому что наконец — то смог испытать то, что являлось фундаментом жизни на Земле. И чувство его по отношению к нам отныне и навсегда можно было обозначить одним — единственным словом.
Любовь. Это была любовь.
