Мне снилось, что Преображенский куда — то несет меня на руках. И мне так тепло и хорошо в его объятиях, что не хочется отпускать.
— Только не на рекреацию… — срывается с губ прежде, чем я успеваю осознать эту мысль.
Суперменович молчит некоторое время, сбиваясь с шага, затем возобновляет ход и тихо отвечает:
— Нет, Лей. Больше никакой рекреации.
Он бережно укладывает меня на мягкую постель, очень похожую на ту, что стоит в спальне, и начинает отстраняться. А я хватаю его за шею и притягиваю к себе обратно.
— Не уходи…
Почему он всегда исчезает, когда так необходим? Почему предпочитает оставаться в стороне, когда мне всего лишь нужно, чтобы он находился рядом?
— Я скоро вернусь, — обещает кадровик, и в его голосе мне слышится улыбка. Перед камерой он говорил то же самое… — После прогулки с Фиником не успел помыться — уснул.
От него действительно чувствуется ненавязчивый запах Вениной шерсти, который я уже успела учуять, пока объясняла бобтейлу, кто в доме хозяин, но мне это совсем не мешает. Зато без его тепла становится ужасно некомфортно.
— Опять обманешь…
— Нет. Я вернусь, Лей — обещаю.
Он действительно возвращается спустя некоторое время, когда я уже успеваю перевернуться на бок, скинув носки, в которых стало слишком жарко, и устраивается сзади, кладя руку мне на талию. Чтобы быстрее согреться, я подползаю ближе к нему и ощущаю, как напряжено его тело теперь уже рядом с моим.
— Лей… — предостерегающе шепчет он, щекоча своим дыханием кожу на моей шее.
— Тепло… — блаженно выдыхаю я, скрещивая наши пальцы.
— Последствия процедуры, — объясняет он и уже сам вжимает меня в свое тело. С моих губ срывается еле слышный стон. — Скоро согреешься.
— Хорошо…
— Ты убьешь меня за это, когда проснешься, — говорит Преображенский, целуя меня в плечо. По телу разносится миллион мурашек, за которыми следует такая горячая волна предвкушения, что я изгибаюсь, ощущая ягодицами, за что именно я должна буду его убить. Почему в его голосе мне слышится сожаление? С чем это связано? С тем, что я сплю?
Сон слетел мгновенно, стоило лишь подумать об этом. Тело оцепенело, и я поняла, что все это время, прижимаясь к Преображенскому, находилась в полудреме. Именно за это состояние я и должна была его убить.
— Вот ты и проснулась, Лей, — словно в подтверждение моих мыслей, заметил Саш, однако, вопреки моим ожиданиям, не отстранился. Напротив: рука его отпустила мою, двинувшись по футболке вниз, пока не достигла ее края и не нырнула под нее, останавливаясь на трусиках.
— Ч — что ты делаешь? — хрипло отозвалась я, понимая, что, несмотря на все, что совершил, этот мужчина все еще будит во мне позорное желание оказаться рядом и заняться любовью именно с ним.
— Тебе нужно человеческое тепло, — просто ответил Саш, и его пальцы, подцепив край белья, резко оказались внутри меня, заставляя выгнуться и инстинктивно сжать ноги. Мне еле удалось сдержать стон.
— Ты не человек…
— Если выбирать между нами с Фиником, то я подхожу больше, — со смешком заметил Преображенский, и со следующим его маневром я все — таки выдохнула в голос. — Не сопротивляйся, Лей. Раз уж нам так повезло получать удовольствие друг от друга, надо этим пользоваться.
— Ты только и делаешь, что пользуешься! — возразила я, пытаясь убрать его руку и не в силах ничего с этим поделать. Он слишком хорошо успел изучить меня. С каждой минутой, во время которой он находился рядом, я теряла ощущение действительности все больше и больше. Я скучала по нему. Я скучала без него. Как же я скучала! — Это мне потом лечить разбитое сердце…
— Разбитое сердце может быть у человека, — его жаркое дыхание коснулось моего уха, и я вздрогнула. Преображенский прекратил мои мучения, но только для того, чтобы перевернуть на спину. Лицом к нему я оказалась уже сама. — Ты чистокровная лейнианка. С налетом чужой культуры — да, но основа твоя неизменна. Так относись ко мне соответствующе. Я — твое сегодняшнее лекарство от страха и холода. Почему ты не хочешь принять его?
Он лежал на боку, подложив руку под голову, и спокойно смотрел на меня, когда я вся пылала от страсти. Опять хваленый самоконтроль? Я решилась на эксперимент, протянув ладонь вперед и дотронувшись до груди — как раз там, где должно было быть сердце.
— Ты говоришь о себе, как о лекарстве, а сердце стучит, как ненормальное.
— Я лучше себя контролирую, — лениво улыбнулся Саш.
— Да неужели? — неподдельно удивилась я, пропутешествовав от грудины к низу живота. Подтверждение своим мыслям я обнаружила сразу. — А на ощупь и не скажешь…
Я улыбнулась, когда вместо привычной наготы обнаружила на Суперменовиче боксеры, но повторить чужой маневр с бельем мне не дали. Все потому, что его рука дотронулась сначала до моего подбородка, потом прошлась по шее, начав тянуть к себе. Не знаю, то ли я еще толком не отошла от сна, то ли посчитала самообладание Преображенского липовым, а самого его — таким же сдавшим свои позиции бойцом, как и я, но мои губы прикоснулись к нему первыми. Больше он от меня инициативы не ждал.
Опрокинув на спину, чем вызвал довольный короткий стон, он принялся стягивать с меня собственную футболку. Я смеялась, когда она запуталась в волосах, и тяжело дышала, стоило предмету гардероба оказаться брошенным на пол, поскольку сразу после этого губы Преображенского оказались на моей груди. Выгнувшись и требуя большего, я погрузила пальцы в его волосы, заскользила руками по широким плечам, приподнялась, помогая снимать с себя белье, и раскрылась, когда он снова захотел замучить меня до смерти. А потом разозлилась и, поднявшись, заставила отстраниться и его и принялась стягивать боксеры. Мы упали на постель, от желанной тяжести я еще сильнее прижалась к кадровику, обхватывая его поясницу ногами, ожидая того, последнего этапа, когда мы снова станем одним целым. С первым же рывком Преображенский оказался глубоко внутри меня.
— Саша… — прохрипела я, откидывая голову назад и испытывая непередаваемый восторг от ощущения его внутри.
— Ты необыкновенная женщина, Лей… — прошептал Преображенский над моим ухом, и стал двигаться поначалу медленно, даже немного лениво, ловя мои стоны губами, крепко удерживая бедра, а потом, зажегшись, в несколько мощных толчков довел до того состояния, когда разум покидает тело. Я не кричала — всхлипывала, прикусив его плечо и ощущая, как напрягается его тело при последнем движении.
Когда он попытался покинуть меня, я удержала, упираясь пятками, и, встретившись с немного удивленным взглядом, шепнула:
— Нет. Пожалуйста. Еще немного.
Не знаю, как именно мои слова подействовали на него, но светлая радужка внезапно засверкала серебром по краям. Робкая улыбка коснулась губ Преображенского, и он, склонившись, глубоко и чувственно поцеловал меня, совершая внутри еще одно движение, вызывая еще один стон — вымученный, обреченный, но искренний. Когда он все — таки покинул меня, то не оставил одну — потянул за собой, укладываясь на спину и устраивая мою голову у себя на груди, неспешно перебирая мои волосы и изредка вдыхая их запах. В тот момент мне было хорошо. Лучше всего. Именно от ощущения, что он в первый раз сдержал свое слово до конца.
