Несмотря на то что я давно это предвидел – когда на меня со всей мощью обрушилась реальность, – я по-прежнему отказывался в это верить. Одной из причин, по которой мы впятером собрались вместе, было в первую очередь то, что мы терпеть не могли, когда нам указывают. И только на этом основании мы всегда прикрывали друг другу спину. Аксель тоже был частью этой команды – по крайней мере, морально, даже когда его самого там не было. Даже когда он вел себя странно, в глубине души мы знали, что он часть единого целого. А теперь он вдруг перестал ей быть. Как бы мы ни игнорировали его до этого момента, он довольно ясно дал понять, что мы «его» группа и он собирается дергать нас за ниточки и мучить, как ему вздумается, и держать на коротком поводке. Похоже, он верил, что мы только обрадуемся такой возможности.
До поры до времени все болтались без дела, а в свободное время несли всякую чушь. Было очень много негатива. Через какое-то время я едва мог ходить на репетиции, потому что ощущение враждебности стало невыносимым. Каждый вечер мы проводили в студии, кое-как сочиняя и импровизируя… а до этого в основном сидели расстроенные и думали, придет ли сегодня Аксель, – и он приходил, правда, обычно уже после того, как большинство ребят уходили спать, – и вот так мы имитировали работу над следующим альбомом Guns. Вдобавок ко всему новый контракт еще больше пошатнул и без того нестабильную ситуацию.
На этот раз изменения коснулись меня и Даффа – единственных оставшихся основателей группы. И все было стратегически продумано: в контракте говорилось, что Акселю принадлежат права на название группы, а значит, он может собрать новую группу и назвать ее Guns N’ Roses. Конечно, мы с Даффом могли остаться в группе… но только на его условиях, отчего мы официально становились наемными музыкантами. Аксель нанял адвоката, чтобы провернуть это дело, и мы с Даффом поступили так же, так что они втроем стали торговаться, устраивая свои адвокатские посиделки, на которых ничего не делается, зато с клиентов берутся немалые деньги. Дуг Голдстейн тоже присутствовал, чтобы якобы смягчить ситуацию.
Все происходящее раскололо даже такой твердый кремень, как я. Мое терпение, преданность, решимость – все наконец исчерпалось. Всем оставалось только теряться в догадках. А что на самом деле прикончило Guns N’ Roses? Творческие разногласия? Эго Слэша? А может, поведение Акселя? Дело в том, что Акселю необходимо было все контролировать до такой степени, что остальные просто задыхались.
Я не знал, что делать, когда 31 августа 1995 года Аксель разослал всем письмо, в котором говорилось, что он уходит из группы и по условиям контракта забирает с собой название. Мы попытались вернуть все как было. Он так давил на нас с этим контрактом, что мы с Даффом просто сдались. Мы подписали какой-то документ, который условились отложить на определенное время, чтобы посмотреть, сможем ли мы что-то решить. Но если до определенного срока нам не удастся выполнить эти условия, контракт будет признан недействительным, поэтому я подписал его и забыл. Я хотел лишь двигаться вперед, если нам вообще удастся идти одной дорогой.
Доверять Акселю я, разумеется, перестал. Вся эта ситуация с контрактом полностью противоречила сути Guns N’ Roses. Я был вынужден играть второстепенную роль, в то время как Аксель теперь официально стоял у руля, стоило мне только позволить какой-то бумажке вступить в силу. Как-то раз он пригласил меня на личную встречу в свой любимый итальянский ресторан в Брентвуде. Когда я пришел, его еще не было, так что я сел подождать его в баре. Он приехал, и мы перебрались за столик в конце зала, в такую темную кабинку, как в «Мафии». Насколько я помню, встреча была направлена на то, чтобы убедить меня подписать соглашение, на котором настаивал он и его адвокаты, только в гораздо более мягкой форме. Аксель преподнес ситуацию так, как будто мы с ним – два важнейших фактора во всем этом. Он пытался убедить меня, что это хорошо и мы с ним действуем как партнеры.
Он по-своему старался погрузить меня в свой мир, показать свое видение ситуации, но я не поддался. Я сидел и слушал, особо не давая обратной связи. Было слишком много напряженности и слишком много нерешенных вопросов. Мне становилось все более очевидно, что я не собираюсь говорить ничего такого, что могло бы изменить его мнение. И он уже знал, что я чувствую. Мы с ним продолжали общение в том же духе, пока чаша терпения снова не переполнилась.
Стало уже совсем не смешно. Обстановка начала страшно угнетать. Я был почти удивлен тем, как изменилась группа. Мы, остальные участники, за эти годы позволили Акселю превратить все, что у нас было, в какую-то жалкую реальность, существующую только у него в голове.
Прошло еще пару встреч в том же духе в офисе Дуга Голдстейна. Еще, конечно, были эти бесконечные встречи с адвокатами, которые без конца мусолили это дело. Выходило утомительно. Я даже не мог понять, какого хрена там делаю я. Какой бы материал мы ни написали в результате работы в студии, он того не стоил.
В городе тогда были Stones. Они жили в отеле «Сансет Маркиз», а записывались дома у Дона Уаса, пока работали над альбомом Bridges to Babylon. Я приходил к ним на несколько сессий, и когда я смотрел, как они работают, как делают свое дело, чувствовал себя еще хуже оттого, что у меня этого больше нет. У них была сильная химия, в которой участвовали все их сложные и неповторимые характеры, но они никогда не испытывали недостатка уважения. Кит мог взять и безжалостно придраться к Ронни, но Ронни такой милый и приятный парень, что все было в порядке. Должно быть, дело в том, что Кит – довольно злобный нарцисс и ему нужно на ком-то вымещать свое негодование. Он не может выместить его на Мике или Чарли… хоть и пытается. Они настолько устойчивы, что у него просто не получается, поэтому все достается Ронни. Как говорит сам Ронни: «У Кита бывают тиранические замашки». Но как бы жестко ни было, все это находится в рамках взаимного уважения.
Как-то вечером, когда они закончили работать, я пришел потусоваться в номер к Ронни. Он спросил, знаю ли я Кита. Я сказал, что не знаю и никогда не встречался с ним один на один, поэтому он отвел меня к нему в номер, представил нас и оставил там. Было темно, на стереосистеме играл старый блюз. Горела всего одна лампа, и она тускло освещала лицо Кита, сидящего на диване. Я сидел в кресле у кофейного столика, а он мерил меня взглядом. Несколько минут он говорил, а потом вдруг достал нож-бабочку и покрутил им несколько раз, чтобы показать мне, кто здесь главный. Потом швырнул его на столик между нами.
– Эм… Ладно, – промямлил я.
Потом мы пошли ужинать в «Чейсенс». Мы с Китом стояли у бара, болтали о наркотиках и тюрьме, и только в этот момент мне показалось, что он готов меня терпеть. Я весь день репетировал в студии, поэтому, когда разговор зашел о моей группе, я сразу все выложил.
Кит меня выслушал, обдумал сказанное и посмотрел мне прямо в глаза.
– Послушай, – сказал он. – Есть только одна вещь, которой делать нельзя, – нельзя уходить.
Я знал, к чему он клонит. Если не уходить, то, кто бы что ни говорил, ты по крайней мере там был. Если ты всегда приходишь на репетиции и работаешь до конца, даже когда трудно и не все ладят между собой, то единственное, чего тебе никогда не смогут предъявить другие участники группы, – это того, что ты ушел. И это правда: если ты приходишь на репетицию или запись раньше всех, а уходишь последним, то ты – тот парень, против которого не пойдешь. Прекрасный пример – замечательная песня The Rolling Stones под названием Happy из альбома Exile on Main St. По легенде, пока Кит ждал остальных участников группы, он написал всю песню сам. Когда они пришли, он словно бросил ее им в лицо, как бы говоря: «Ну, и чего вы так долго?» Я определенно хотел быть тем парнем, который смог преодолеть все эти препятствия и создать хорошую музыку. Если ты всегда на работе, то все козыри у тебя.
