Кит меня подбодрил. Я почувствовал, что хочу вкладываться в свое дело. На следующий день я попытался изменить свой взгляд и пришел в «Комплекс», приготовившись работать, чего бы это ни стоило. И снова получил пощечину: Аксель так и не появился на репетиции, и переговоры адвокатов о наших «трудовых договорах» дошли до оскорблений. Да благословит господь Кита за попытку, но я ничего не мог поделать – мне пришлось отступить.
Наши репетиции всегда проходили очень поздно и еще позже, когда появлялся Аксель. Если он вдруг решал прийти, происходило это в час или в два ночи. Мы играли еще около часа, а потом нам надоедало, и мы шли домой, а он оставался в студии один. За все время, которое мы провели в «Комплексе», я ни разу не слышал, чтобы он пел. Не помню, чтобы слышал его пение хоть раз с последнего концерта в 1993 году, а на дворе уже был 1996-й. Так что я даже не знал, над чем мы работаем. Предполагалось, что мы будем бесконечно импровизировать, пока он не скажет: «Мне нравится это и вот это». Никому не было весело, и ни у кого не было вдохновения. Обычно я возвращался домой около трех часов ночи. И в одну из таких ночей я подумал о том, чтобы свалить оттуда.
Я лег в постель и заснул. Через пару часов, примерно в пять утра, я проснулся в холодном поту и ужасно мрачном настроении. У меня появились суицидальные мысли. Мне хотелось все прекратить. Я был так несчастен, что мечтал, чтобы все это исчезло. Прежде со мной такого не было, мне никогда не хотелось покончить с собой – правда, пару раз я оказывался на волосок от смерти, но не специально. Около получаса я осматривал свою спальню. Я не хотел больше иметь ко всему этому отношения. Я собирался убить себя по-быстрому. Я ни за что не хотел больше туда приходить. Если бы у меня тогда был героин, я бы устроил себе передоз одним уколом, и этим бы все кончилось.
Еще час я смотрел в потолок и вспоминал свою жизнь от начала до конца. Я прикидывал, стоит ли жить дальше, выяснял, как я попал туда, где оказался, и решал, что со всем этим делать. К шести утра я так от этого устал, что снова заснул. Через два часа я проснулся с кристально ясной мыслью: «Хватит». Кроме этого, в голове у меня не было ничего.
До того момента одна часть меня хотела двигаться дальше, а другая не видела никакого выхода. В свете раннего утра я еще раз прошелся по всем аргументам, и каждый из них привел меня к одному и тому же выводу. Группа уже не та, какой была когда-то, и я больше не хочу там находиться. Как только я сказал это себе, мне больше не о чем было думать.
Я встал с кровати, позвонил в наш офис и сообщил Дугу, что больше не приду.
– Все, – сказал я ему. – С меня хватит. Я ухожу.
Прежде чем он успел что-либо ответить, я повесил трубку.
Сейчас я понимаю, что отнесся ко всему этому наивно: я не обеспечил себе юридической защиты, потому что не считал, что это необходимо. «Что дает название без музыкантов?» – так я рассуждал. Я не считал, что отдаю что-либо Акселю, так как не думал, что можно сделать что-то с одним названием, если за ним ничего не стоит.
Я не попросил адвокатов разрулить эту ситуацию так, как следовало бы. Я оказался сыт по горло и так устал, что даже думать об этом не мог. Я не собирался делать пресс-релиз, поднимать шумиху или устраивать скандал. Я хотел спокойно уйти. Меньше всего мне хотелось попасть в один из тех конфликтов, когда два парня препираются друг с другом в прессе. А еще я не видел причин, по которым настолько простое дело должно превращаться в настоящую адвокатскую битву. Я решил забрать свою долю и уйти.
В краткосрочной перспективе никто в корпорации не верил, что я на самом деле ухожу. Аксель связался с самыми близкими мне людьми, сказав им, что я должен передумать. Он позвонил моему отцу, моему охраннику, моей жене Рене и сказал каждому из них, что я совершаю величайшую ошибку в своей жизни. Он сказал, что из-за своего решения я потеряю много денег. Но все это не имело для меня значения. С меня хватило. Лошадь сдохла, и с нее пора было слезть. Пути назад не было.
По правде говоря, никто из лагеря Акселя не верил, что я и правда ушел, еще пару лет. Я был немного ошарашен их глубоким чувством отрицания: я никогда не делал ничего, что могло бы навести на мысль о том, что я вернусь. Они не могли поверить, что я предпочту уйти из Guns N’ Roses, тому, чтобы каждый день сталкиваться с реальностью Guns N’ Roses.
Я делал все, что было в моих силах, с того самого дня, как мы собрались вместе, чтобы сделать Guns N’ Roses лучшей группой в мире. Я вкладывал душу во все, что мы создавали, и не жалею о том, что отдал всего себя. Мы делали то, о чем другие группы только мечтают; всего за несколько лет Guns N’ Roses превзошли цели, на достижение которых даже у таких групп, как Stones, уходили десятилетия. Не люблю хвастаться, но если хоть немного изучить факты, можно увидеть, чего мы успели добиться в тех временных рамках, и это непревзойденный результат в истории рок-н-ролла.
После того как я потратил немалую часть жизни на то, чтобы создать группу, какая у нас получилась, прощание с ней напоминало выход в открытый космос – настолько чужим я себя ощущал. Но как только я решился, у меня гора свалилась с плеч и наконец-то мне стало легко дышать. Похоже было на декомпрессию после глубокого погружения. В тот день, когда я принял решение, я рано проснулся, позвонил руководителям, чтобы его сообщить, и снова заснул. Больше ничего из того дня я не помню, кроме того, что во второй раз я проснулся посвежевшим. Я чувствовал себя так, словно проспал целую неделю. Вечером я позвонил Даффу, Мэтту и Адаму Дэю и все им рассказал. Дафф принял мое решение без всяких вопросов, да и Мэтт не удивился. Я был доволен, но в то же время ощущал горечь: раньше в жизни я никогда не сдавался.
Какое-то время я наслаждался спокойствием, стал выходить в свет и играть с разными людьми каждый раз, когда у меня появлялась такая возможность. Мои адвокаты спрашивали, хочу ли я предъявлять иск за ущерб и пытаться отсудить как можно больше, а я честно отвечал, что не хочу. Я даже вникать в это не собирался. Скажу, что они пытались защитить мои права и мне стоило бы тогда их послушать, вот только правда в том, что я сам не верил, насколько ненадежными стали отношения между мной и институтом Guns. Тогда я их так не рассматривал, но вообще, когда уходишь из компании, нужно защищать свои интересы. По своей глупости я доверял Guns, потому что они много для меня значили, и не задумывался об этом. По сей день остаются нерешенными вопросы, которые причиняют мне боль.
Если подумать, я по-прежнему твердо уверен в своем решении и в том, как я тогда поступил. Еще раньше даже отец, когда меня вынудили заниматься тем, чем я не хочу, говорил: «Корабль тонет. Не тони вместе с ним». Я считаю, что уход из Guns N’ Roses – одно из лучших решений в моей жизни. Нет никаких сомнений, что останься я с группой при таких обстоятельствах, то наверняка бы уже погиб из-за ненужной драмы. Я бы точно вернулся к наркотикам, ну, или они – ко мне. Если бы тогда я знал все то, что знаю сейчас, если бы было больше опыта и больше желания защищаться, если бы я питал больше подозрений к другим заинтересованным сторонам – и я даже не имею в виду Акселя и людей, которых он нанял для разбирательств, – может, все сложилось бы по-другому. Он нанимал людей, которые только и делали, что зарабатывали на нем деньги. Если бы все было иначе, если бы мы с ним могли обсудить это лицом к лицу, то, возможно, мы бы смогли защитить свои общие интересы – интересы группы. Вот только в «если бы» я не верю.
