Как-то раз Сеймур посмотрел на меня и придумал мне прозвище, которое, как ему казалось, подходит мне больше, чем собственное имя. Дело было у него на вечеринке, где я ходил из комнаты в комнату в поисках того, что мне больше интересно, и тут он взял меня за плечо, уставился на меня своим добрым взглядом и сказал: «Эй, Слэш, ты куда? Ты куда, Слэш? А?»
Как видите, прозвище ко мне прицепилось. Мои друзья, которые тоже зависали у Сеймура, еще в школе стали называть меня Слэшем, и вскоре все стали звать меня только так. Тогда нам с друзьями это показалось просто крутым прозвищем, но лишь много лет спустя мне удалось выяснить у Сеймура, что оно значит. Мы гастролировали с альбомом Use Your Illusions и оказались в Париже. Со мной была мама, и Сеймур тоже как раз оказался там. Мы обедали втроем, и он объяснил, что это прозвище воплощает мою суетливость во всех смыслах этого слова. Он гордился тем, что я сделал себе имя и что именно он дал мне это прозвище. Он называл меня Слэшем потому, что я никогда не стоял на месте больше пяти минут; он видел во мне человека, который постоянно придумывает следующий план. И он был прав: я всегда ходил туда-сюда чаще, чем оставался где-то надолго. Я постоянно в движении, часто здороваюсь и тут же прощаюсь, и Сеймуру удалось запечатлеть эту черту в одном слове.
У Сеймура я познакомился с кучей людей, включая группу Rolling Stones. Они отыграли концерт в лос-анджелесском Колизее и пришли к нему на вечеринку. Я видел этот концерт. Они тогда исполняли You Can’t Always Get What You Want, и я этого никогда не забуду. Мне удалось пожать руку Ронни Вуду. Мне было пятнадцать, и я даже не подозревал, что когда-нибудь он станет одним из моих лучших друзей. Кстати, мой первый сын Ландон был зачат у него дома.
Еще один мой близкий друг, Марк Мэнсфилд, появлялся и исчезал из моей жизни с тех пор, как мы познакомились в старшей школе. Кен, отец Марка, был продюсером звукозаписи, а его мачеха – певицей. Родная мать у него жила в Санта-Барбаре, куда он часто ездил, когда у него случались неприятности, а неприятности были все время. Семья Марка жила в очень хорошем доме у бульвара Сансет, а сам Марк был маленьким Джеймсом Дином с легким оттенком Денниса Хоппера. Он пробовал все на свете и мог сделать что угодно, стоило только кому-нибудь взять его на слабо, – и делал это с чистым энтузиазмом и улыбкой на лице. Медленно, но верно такое отношение к жизни вело его по кривой дорожке в воспитательные колонии для несовершеннолетних, реабилитационные центры и подобные места. Марк был из тех парней, которые могут позвонить тебе в десять утра и сообщить, что они с другом только что съехали в кювет на маминой машине где-то на Маллхолланд-драйв. Они угнали машину матери этого самого друга, когда та уехала по делам, и немедленно съехали на ней с дороги в каньон. К счастью для них, машина застряла на дереве, и им удалось выбраться обратно на дорогу. Излишне говорить, что в следующий раз Марк звонил уже из-под домашнего ареста из дома своей матери в Санта-Барбаре.
Как только я научился связно играть три аккорда и импровизированные сольные партии, мне захотелось собрать группу. Стивен тогда уехал в долину, так что мне пришлось выкручиваться самому. Я пытался создать группу еще с окончания средней школы, но дела шли не очень хорошо. Я нашел басиста и барабанщика, чья мама преподавала французский в старшей школе Фэрфакса. Я впервые общался с таким темпераментным и истеричным барабанщиком. Если он допускал хоть одну ошибку, то опрокидывал всю установку. Потом нам приходилось ждать, пока он все вернет на место и заново настроит. Басист в нашей группе был просто потрясающий. Его звали Альберт, и мы играли каверы на Rainbow вроде Stargazer. К несчастью, Альберт попал в аварию на Малхолланд-драйв и около месяца пролежал в коме. Он лежал на вытяжке. В шею и в обе ноги у него были воткнуты иглы, а ноги придерживали специальные скобы – короче, ужас. Когда он вернулся в школу, то напоминал букву «А» и уже думать не думал ни о какой бас-гитаре.
Мой первый профессиональный концерт состоялся в баре «У Эла», где я играл в группе с друзьями отца. Отец очень гордился моим увлечением гитарой и всегда хвастался друзьям моими успехами. Не знаю точно, что именно, но что-то тогда случилось с их гитаристом, и Тони уговорил их взять меня вместо него. Уверен, они очень волновались и гадали, справлюсь ли я. Но я вышел на сцену, и все получилось: мы играли в основном блюзовые квадраты и обычные блюзовые каверы вроде Stones, которые я обожал. За выступление я получил несколько бокалов бесплатного пива, а значит, оно было профессиональным.
Среди моих школьных друзей было несколько гитаристов. Я познакомился с парнем по имени Адам Гринберг, который играл на барабанах, а еще мы нашли парня по имени Рон Шнайдер, который играл на басу, и так мы собрали трио под названием Tidus Sloan. До сих пор понятия не имею, что означает это название… Я почти уверен, что придумал его Филипп Дэвидсон (до него мы скоро доберемся). Как-то вечером Филипп что-то бессвязно бормотал, и мне стало и впрямь любопытно, что он там говорит.
– Тидус всеми слоун домой, – сказал Филипп. По крайней мере, я так услышал.
– Чего? – спросил я.
– Тид ус всем и слоун ти дом, – ответил он. Ну, или я так подумал.
– Слушай, Филипп, что ты хочешь этим сказать?
– Я те грю, что тидус этим слоун пти мой, – говорит он. – Тидус слоун пойти домой.
– Ладно, приятель, – ответил я. – Класс.
Кажется, он хотел, чтобы я попросил всех девчонок, которые тусовались у него дома, пойти домой, но об этом я думать не хотел, зато решил, что Tidus Sloan, какого бы хрена это ни значило, – отличное название для группы.
Tidus Sloan был чисто инструментальной группой, потому что мы так и не нашли вокалиста, а я уж точно не собирался петь сам. В целом у меня не подходящий для фронтмена склад личности. И так слишком больших усилий мне стоит выйти и хоть что-то сказать людям. Все, чего я по-настоящему хочу, – играть на гитаре и чтобы меня оставили в покое. В общем, группа Tidus Sloan исполняла ранний Black Sabbath, ранний Rush, ранний Zeppelin и ранний Deep Purple без вокальных партий. Мы играли ретро еще до того, как появилось понятие ретро.
Мы репетировали у Адама в гараже, что просто сводило с ума его мать. Они с соседями постоянно на нас жаловались, и это вполне понятно, потому что играли мы слишком громко для жилого района. Маму Адама звали Ширли, и я нарисовал в ее честь комикс, где в дверях комнаты стоит женщина и во всю глотку орет: «Это слишком громко, а я не выношу шума!» Пол в комнате на картинке завален пивными банками, а на кровати лежит длинноволосый парень, который играет на гитаре и ни на что не обращает внимания.
Моя карикатура на Ширли послужила вдохновением для моей первой татуировки. Правда, женщина, которую я набил на руке, совсем на нее не похожа – у моей прическа Никки Сикса и огромные сиськи, а у настоящей Ширли были бигуди, она была старой и толстой – правда, тоже с большими сиськами. Я сделал эту татуировку в шестнадцать лет. Она на правом предплечье, а внизу написано «Слэш». Потом Адам объяснил мне, что частые вспышки гнева у Ширли – моя вина: я тогда только взял у мачехи Марка Мэнсфилда ток-бокс. Это такой блок эффектов, который позволяет музыканту менять звук инструмента, по-разному зажимая ртом полую трубку, подключенную к этому инструменту. Судя по всему, звуки, которые я издавал, напоминали Ширли ее покойного мужа, умершего от рака горла всего пару лет назад. Ему приходилось говорить через искусственный голосовой аппарат, а звуки, которые я издавал, были очень похожи на последние слова ее мужа, чего она вынести не могла. Стоит ли говорить, что я перестал использовать ток-бокс у нее дома.
