Как-то раз вечером мы с Никки Сиксом соревновались, кто больше выпьет. В зависимости от того, кого из нас спросить, затеял это дело либо я, утверждая, что перепью Томми и Никки вместе взятых, либо сам Никки. Как бы там ни было, мы с ним оказались в баре отеля в каком-то городе и по очереди опрокидывали шоты. У Никки была своя система. Он заказывал четыре шота, и я сразу же выпивал два своих, а он выпивал только один, а второй оставлял на столе, и в итоге выпивал его я, потому что мы сидели и разговаривали и пить в процессе казалось совершенно естественным. Я понимал, что он делает, но все равно спешно все выпивал и то ли из-за разговора, то ли еще из-за чего стал терять счет. Очень скоро получилось так, что чем больше шотов приносят, тем больше я выпиваю. Увлекшись моментом, я опрокидывал свои, а он свои выпивать не спешил, да еще и постоянно один оставлял мне, так что все покатилось по наклонной. Я никогда столько не пил в одиночку, и не то чтобы меня кто-то надул. Я полностью отдавал себе отчет в том, что делает Никки… до какого-то момента.
Теоретически вначале мы шли в ногу, а после того, как я стал выпивать половину рюмок Никки, то к концу, похоже, выпил двадцать, а он десять. Я так напился, что, по рассказам, меня вырвало прямо на пол в баре, а я попытался сделать вид, что ничего не произошло. Я этого совсем не помню, зато помню, как занимался тем, что мне всегда нравится делать по пьяни, – боролся с парнем намного больше меня. В данном случае это оказался Никки, которого я схватил прямо за баром, без предупреждения. Никки довольно высокий, а тогда он еще был и очень тяжелым, так что он меня поборол: уложил на лопатки и уселся сверху. Как только я успокоился, меня дотащили наверх и уложили в постель Спайди, техника Томми по ударным. Наутро я проснулся не в состоянии повернуть голову. Тогда я испытал самую ужасную в жизни боль. Мне удалось доковылять до своего номера, позвонить Дугу, нашему гастрольному менеджеру, и попросить его срочно вызвать врача. Выяснилось, что я вывихнул четыре шейных позвонка.
У меня едва получалось играть, потому что вешать гитарный ремень на плечо оказалось невыносимо. В следующие несколько недель я бездвижно стоял на сцене на одном месте, надвинув цилиндр до самого носа. Поврежденные позвонки оказались слишком высоко и слишком близко к основанию черепа, так что их не смог вправить мануальный терапевт. Тогда я познакомился с иглоукалыванием, которое оказалось очень эффективным. Я проходил процедуру перед каждым концертом, а потом еще несколько месяцев по несколько раз в неделю. Пока не спала опухоль, я двигался как ржавый Железный дровосек.
И это еще не единственная боль, которую я испытал после того вечера в баре. Очевидно, когда я вырубился, Томми и Никки устроили мне фотосессию: они сфотографировали яйца Томми прямо у моего лица, а на следующее утро напечатали фотографии, заламинировали и раздали всем участникам турне. Кажется, они даже стали использовать эту фотку для пропусков на площадках со свободным доступом. Мне сунули яйца в лицо на глазах у всего мира.
Ни до, ни после у Guns не было таких отношений с группой, с которой мы вместе гастролировали. И никогда мы так сильно не дебоширили. Mötley стали единственной группой нашего круга с таким же менталитетом саморазрушения, как у нас, в сочетании с яростным чувством конкуренции и единоборства. На протяжении всего турне мы старались превзойти друг друга во всем, в чем только можно, и благодаря этому концерты получались еще лучше. Единственные, кто напомнил мне о тех гастролях, – группа Skid Row, которая выступала на разогреве у Guns N’ Roses через много лет, и, как бы неприятно мне ни было это признавать, думаю, с Себастьяном Бахом мы зашли даже дальше.
У Mötley был для нас в запасе сюрприз: они чтили многолетнюю традицию и разыгрывали группу на разогреве прямо во время выступления на последнем концерте в турне. Команда группы держала это в секрете, и мы понятия не имели, что нас ждет. Когда мы приступили к последней песне, на нас с верхних стропил высыпалось килограммов десять муки, и, насколько бы крутыми мы сами себе ни казались, в какой-то момент мы выглядели очень смешно. У меня еще несколько недель ушло на то, чтобы выковырять это дерьмо из каждого уголка своей гитары.
Все это определенно многому нас научило. Mötley были на вершине своей карьеры и работали как слаженный механизм, но мне никогда не забыть выражения ужаса в глазах их менеджера Дока МакГи каждый раз, когда я с ним сталкивался. Ему пришлось иметь дело с группой, которая была на грани: в том турне Томми каждый вечер был настолько упорот, что казалось, он вот-вот копыта отбросит. Последнее, что я помню из этого турне, – как Дуг катит Томми по аэропорту в тележке для багажа, чтобы усадить его в самолет. Томми был совершенно без сознания; он представлял собой груду долговязых конечностей, свисавших с краев тележки, голова у него наклонилась вперед, а подбородок уперся в грудь.
После окончания гастролей с Mötley выбор у нас был невелик – не так-то много групп нам подходили. Правда, один музыкант соответствовал идеально – и это Элис Купер. Это словно брак, заключенный на небесах. В 1986 году мы уже выступали с Элисом на концерте в Санта-Барбаре, после чего любой другой артист его уровня нас бы сразу дисквалифицировал. Мы должны были ехать туда все вместе (дорога занимала примерно час), но в последний момент Аксель настоял, что приедет на машине со своей девушкой Эрин. Мы все были против, и в том числе Алан, но Аксель убедил его, что беспокоиться не о чем. Мы приехали на концерт. Акселя нигде не было – видимо, он как раз был в дороге. Пришло время выходить на сцену – Акселя все еще не было, – так что мы с Иззи, Даффом и Стивом вышли и начали играть. Иззи и Дафф спели Whole Lot of Rosie AC/DC и еще несколько каверов. Мы выступали на разогреве у Элиса Купера, но больше походили на пьяных музыкантов-любителей, которые отлично смотрелись бы в баре. Только вот дело в том, что играли мы на стадионе. Все стало настолько плохо, что в какой-то момент мы попросили зал исполнить за нас вокальную партию и стали спрашивать, есть ли в зале вокалист. На минуту мы расположили к себе зрителей, но настроение быстро переменилось. Закончилось тем, что мы стали их оскорблять и чем-то кидаться. Это было просто смешно.
Так мы выставляли себя на посмешище все отведенное время, а затем поспешили убежать от этого стыдного недоразумения. Мы убрались оттуда, рванув обратно в Голливуд, и мы так сильно злились, что рассуждали о том, как выгоним Акселя из группы и будем искать нового вокалиста. Мы с Иззи отправились прямо к Уэсту домой, и я был так расстроен, что снова решил принять героина. Когда мы с Иззи ширнулись в ванной, то стали обсуждать просранный концерт и что нам с этим делать. Я бы сказал, что тема увольнения Акселя на полном серьезе поднималась раз шесть за все время существования группы. Мы с Иззи как раз обдумывали, как это сделать, когда появился Аксель. Он вошел в ванную, сел на край ванны и начал говорить.
Самое удивительное в Акселе то, что в подобных ситуациях он не понимал, что сделал что-то не так. Он словно жил в другой системе координат. Насколько я понял, он вошел в ванную, полагая, что у него нет причин извиняться. Тем не менее говорил он долго, и, хотя разговор не касался темы его отсутствия на концерте, он все же произнес что-то вроде весьма неопределенного извинения. И когда он это сделал, он также объяснил, уже с гораздо большей страстью, чем извинялся, почему он сделал то, что сделал. Он был настолько увлечен рассуждениями о своих действиях, что у меня сложилось впечатление, будто он совершенно не осознавал последствий своего поступка и того, что произошло в его отсутствие, – он буквально вообще этого не понимал. Есть определенные протоколы, которые Аксель просто игнорировал; поскольку он не находится в том же пространстве разума, что и другие люди, принятые нормы попросту не приходят ему в голову.
