Конечно, как только я начал с ней встречаться, Уэст принес мне фильм «Шлюхи новой волны», и мы его посмотрели. Это было очень забавно и немного меня поддразнивало, потому что мы встречались уже месяц, но близости еще не было. Наши «отношения» стали доставлять больше хлопот, чем заслуживали.
Как-то Трейси позвонила мне в начале недели, чтобы обсудить планы, и в тот же день пришел Уэст с огромной кучей крэка. Следующие два дня мы не ложились спать, и к тому времени, когда Трейси за мной зашла, мы с Уэстом ползали по ковру и искали крошки наркоты. Я знал, что она придет, но ничего не мог с собой поделать: мы были обдолбаны, и единственным человеком, кто смог бы нас тогда понять, – это шлюха-наркоманка. Мой дом превратился в гребаный свинарник, а то, что там торчал Уэст, делу не помогало: он был ростом примерно метр шестьдесят два, а его жесткие светлые волосы стали сальными от того, что он уже два дня курил крэк. На лице Уэста всегда играла эта постоянная усмешка, которая становилась все шире по мере того, как он упарывался. В тот день он был обдолбан настолько, что в открытую лыбился Трейси. Он был настолько под кайфом, что не нашел ничего лучше, чем подойти к моей книжной полке, взять «Шлюх новой волны» и, тыча в обложку, сказать: «Это же ты, да? Ты Трейси Лордс!» – и снова широко ухмыльнуться.
Трейси была одной из тех девушек, которым нужен мужчина, обеспечивающий их всем необходимым: красивой одеждой, красивыми машинами и красивой жизнью. И хотя у меня и была такая возможность, я был недостаточно взрослым для того, чтобы понять, что именно это и нужно большинству девушек – особенно таким, как она. Тогда я вообще этого не осознавал, потому что сам жил так, что едва обращал внимание на вещи получше. Так вот, она пришла ко мне в квартиру средь бела дня, а там было абсолютно темно и пахло палеными шинами после нашей двухдневной крэковой вечеринки. А еще там был Уэст, невысокий, блестящий и пускающий слюни. И я тоже был там.
Трейси медленно огляделась по сторонам.
– Сейчас вернусь, – сказала она с надутыми губками. – Я кое-что забыла в машине.
– Ага, круто, – ответил я. – А потом поедем.
Я был под кайфом и не особенно осознавал ход времени, но вскоре понял, что она ушла уже очень давно и больше не вернется.
Я был одиноким гитаристом с домашней змеей, я делал свое дело, играл свою роль.
Потом я поселился вместе с Иззи в съемном доме на Голливудских Холмах. Жили мы там около месяца. Дом был частично обставлен всем необходимым – кровати, микроволновка и все такое. Нам там было весело, и мне даже удалось сочинить много музыки. Там я написал Coma, а вместе мы сочинили Locomotive. В общем, атмосфера была довольно творческая.
Еще с нами жил Адам Дэй. Это техник по гитаре, который работает со мной уже девятнадцать лет. Адам тогда переехал к нам, и, несмотря на то что наши профессиональные отношения с тех пор только крепли, это был последний раз, когда Адам жил в непосредственной близости от меня.
Примерно тогда же мы снимали клипы для альбома Lies, возглавлявшего чарты, и для альбома Appetite. Клип на песню Patience мы снимали в двух местах. Сначала в студии «Рекорд Плант», где мы записывали эти песни. Там мы отсняли кадры с живой музыкой. Остальное – где разные сцены с каждым участником группы – мы снимали в отеле «Амбассадор», где стреляли в Бобби Кеннеди. «Амбассадор» тогда не работал как отель, зато там можно было снимать клипы и фильмы.
У меня было две подаренных змеи, когда я еще жил в квартире на Ларраби: двухметровый краснохвостый удав по имени Пандора – подарок Лизи Флинт, дочери Ларри; и трехметровая самка бирманского питона по имени Адриана. Обе жили в шкафу у меня в спальне, и обе снялись в том клипе. Я тогда только перевез их в новый дом и помню, как в день съемок отправил за ними Адама, а он вернулся совершенно перепуганный – и без змей.
– Э… ну, в общем, я пытался их взять, – сказал он, явно нервничая. – Но они не в клетке, они ползают по твоей кровати.
Так что мне пришлось вернуться домой, чтобы забрать их самому, потому что больше никто бы туда не пошел.
Я очень хорошо помню тот день; я только начинал превращаться в одного из тех наркоманов-музыкантов, которые считают, что то, что они делают, настолько банально и общепринято, что им можно заниматься этим в открытую. Я появился на площадке, которую весь день готовила для нас целая толпа операторов и осветителей, и заперся в туалете. Теперь я был гитаристом, чья репутация идет впереди него, и я ее оправдывал. Я провел там восемь минут, вышел обдолбанный и улегся на кровать, обернувшись удавом. Я почти ничего не делал, а команда просто снимала то, что нужно. По-моему, я никому даже слова не сказал за весь день. Должно быть, выглядело это сюрреалистично. На дворе уже были восьмидесятые, а не конец шестидесятых. В шестидесятых музыканты путешествовали со своей свитой и занимались подобным дерьмом. Я был одиноким гитаристом с домашней змеей, я делал свое дело, играл свою роль.
Поснимав какое-то время жилье, я сделал то, что нужно сделать любому, у кого появились деньги: купил дом, как велел мне мой менеджер. Я по-прежнему не имел ни малейшего представления о своем будущем или о том, как обращаться с деньгами; у меня вообще не было никаких материальных устремлений. В тот момент я почти ни на что не тратился; деньги все еще оставались для меня абстрактным понятием. Вещи никогда не имели для меня значения, хотя внезапно все вокруг стали очень ими интересоваться.
Я нашел дом недалеко от Лорел-Каньона, района Лос-Анджелеса, который меня успокаивал: он напоминал мне о лучших временах моей юности. Я купил свой первый дом на Уолнат-драйв, недалеко от Кирквуда, сразу за Лорел-Каньоном, который был известен как Уолнат-хаус. Кстати, Уолнат-драйв находился недалеко от той улицы, где Стивен трахнул тридцатилетнюю девушку на вечеринке у Алексиса много лет назад.
Уолнат-хаус представлял собой небольшую уютную жилплощадь с двумя спальнями, нуждающуюся в дизайне интерьера, поэтому мне показалось естественным нанять команду, которая оформляла декорации к клипу Patience, чтобы они превратили мой новый дом в подобную цыганскую лачугу. Всю мебель они покупали в комиссионных магазинах и антикварных мебельных лавках, и, пока они все это собирали, я переехал к нашей международной журналистке Арлетт. Ее наняли еще тогда, когда мы играли первые три английских концерта в клубе «Марки». Она отнеслась ко мне по-матерински, вероятно, потому что в то время я был как бездомный щенок. Она разрешила мне взять с собой змею Клайда, который некоторое время жил у Дела Джеймса, а еще Пандору и Адриану. Туда же, в гостиную ее двухкомнатной квартиры рядом с Синтией и Сан-Винсенте в Западном Голливуде, где Арлетт по-прежнему живет, я взял кучу других змей. Она невероятно великодушно разрешила мне перевезти к ней всех моих домашних животных. К сожалению, ей пришлось иметь дело и с моей безудержной героиновой зависимостью: каждый вечер не один, так другой сомнительный тип стучал ко мне в окно… технически к ней в окно. Я знал, что Арлетт не большая поклонница моих рептилий, но еще меньше ей нравилось то, что я не спал ночами, ширялся героином и что в предрассветные часы к нам заходили какие-то нежданные гости.
