Я не мог отрицать тот факт, что выгонять Стивена из Guns N’ Roses за злоупотребление наркотиками довольно нелепо и чересчур жестко.
Когда мы начали репетировать материал, карточный домик Стивена стал рушиться. Он оказался совершенно бесполезен, когда ему, наоборот, нужно было сосредоточиться. Стивен постоянно отклонялся от временной сигнатуры где-то в середине песни или просто забывал, где находится. У него больше не получалось засесть в комнате со мной или Даффом и писать музыку, как раньше. Это было довольно неприятно, и с этим нужно было что-то делать. Мы наконец-то снова поймали волну, написали новый материал, и осталось лишь начать записываться, а не ждать очередного застоя. Мы не могли себе позволить на каждую песню на репетиции тратить много сил, как на какой-нибудь подвиг.
Это не значит, что мы не относились при этом к Стивену по-настоящему терпеливо. Мы перепробовали все, что только пришло нам в голову, хотя, конечно, можно было предпринять что-то еще… но я не знаю, что бы это могло быть. Мы дошли до того, что привлекли сторонних людей, например, Боба Тиммонса, специалиста по реабилитации, который помогал Mötley Crüe обрести трезвость, и других, у кого был опыт работы с экстремальными случаями. Их усилия тоже были тщетны.
Мы получили предложение сыграть на фестивале «Фарм Эйд» в Индиане 7 апреля 1990 года. Этот концерт приводил нас в возбуждение точно так же, как недавние концерты со Stones, которые нас заново сплотили. Такие запуски с толкача приводили группу в движение, и мы ловили новую волну – когда мы усердно работали, то отжигали по всем фронтам.
Мы собрали несколько песен специально для концерта: придумали кавер-версию классической песни U. K. Subs под названием Down on The Farm и усовершенствовали свою Civil War. Я был очень взволнован перспективой снова выйти на сцену и вместе играть, но все пошло наперекосяк. Как только мы вышли на сцену, Стивен побежал к барабанной установке, находившейся на возвышении, в которое трудно не попасть, и прыгнул. Наверное, он планировал приземлиться прямо рядом со своими ударными, но его восприятие пространства и рефлексы были явно нарушены, поэтому он приземлился на метр раньше. Я наблюдал за этим словно в замедленной съемке. Получилось более чем неловко. Стивен еле-еле играл, и наш успех на сцене можно назвать в лучшем случае сомнительным, хотя зрители приняли нас хорошо. Мы прекрасно знали, почему недовольны: с ритмом постоянно что-то было не так. У Guns со Стивеном был определенный ритм и грув, и когда он терялся, остальные играли неуверенно, потому что приходилось играть в угадайку. Это не то, что нам было нужно, – ведь вся наша суть в дикой самоуверенности.
Стивену даже не обязательно было исповедоваться нам о количестве наркотиков, которые он принимает, – его выступление на том концерте говорило само за себя. Было очевидно, что у нас серьезные проблемы. Он точно употреблял, и, вероятно, употреблял до того самого момента, как мы выехали на площадку. После этого Стивен по-прежнему все отрицал и был таким же открытым и общительным, как и всегда. Очень неловко и неудобно говорить с парнем, который у себя в голове думает совершенно противоположное тому, что говорит. От каждого его довода враньем несло за версту.
Дело в том, что если бы он тогда играл хорошо, вряд ли кого-то заботило бы, что он с собой делает, – ну ладно, меня, по крайней мере, это не волновало. Если тебе удается совмещать наркотики с качественной музыкой – молодец. На самом деле мы не столько беспокоились о здоровье Стивена, сколько злились на то, что его зависимость мешает работе, а следовательно, и всем остальным. Поскольку бас и барабаны составляют основу звучания любой рок-группы, ситуация очень всех смущала.
Тот фестиваль «Фарм Эйд» стал нашим последним выступлением со Стивеном. Когда мы вернулись в Лос-Анджелес, Стивену стало еще хуже – не знаю, возможно, потому, что он чувствовал близкий конец, а может, потому, что героин – хитрый дьявол.
Было еще несколько реабилитационных курсов, но они длились недолго – примерно от двадцати четырех до сорока восьми часов. Последней каплей стало предложение пожертвовать трек для благотворительного альбома Nobody’s Child, сборы от которого направляли в поддержку румынским детям, осиротевшим во время революции 1989 года. Мы решили, что будет здорово пожертвовать Civil War. К тому времени мы уже полностью отдалились от Стивена. На той сессии были мы и был он, как бы не с нами. Когда мы ее записали и Майк Клинк сел собирать песню воедино, оказалось, что всю ударную партию нужно вырезать и переделывать. Тогда цифровой записи еще не было, так что Майк работал с пленкой, и он часами напролет занимался монтажом, чтобы восстановить сбитый ритм.
Ситуация вышла красноречивая, и скоро настал конец. Терпение Акселя по отношению к Стиву давно иссякло, так что нам предстояло собраться вместе, чтобы обсудить сложившуюся обстановку; при поддержке Алана Аксель настоял, чтобы мы предъявили Стивену письменный ультиматум. Это был контракт, который Стиву придется подписать, так что в лучшем случае мы надеялись напугать его и заставить завязать, а в худшем – законно выгнать из группы. В документе все было четко прописано: если Стивен явится на репетицию под кайфом, на него наложат штраф. Если это повторится три раза, его выгонят, – ну, или примерно так. Стивен подписал бумагу, согласился на все условия, и, как и любой, кто застрял в тисках героина, проигнорировал все данные обещания и продолжил вести себя в том же духе. Он сделал одно усилие – попробовал принимать бупренорфин, но силы его действия не хватило, чтобы избавить Стива от зависимости.
Мне казалось, что Аксель и так не любит Стивена, который безудержно увлекался барабанами, рок-н-роллом и жизнью вообще, был очень энергичным и веселым. А кроме того, честным и всегда откровенно высказывавшим свое мнение и Акселю, и всем остальным. Часто его мнение противоречило мнению Акселя, а Аксель так не мог. Стивен без всяких фильтров говорил все, что чувствует, и ни перед кем не заискивал. Мы с Даффом к этому привыкли и воспринимали замечания Стивена с долей скептицизма, чтобы не обращать на него внимания. Аксель же был более чувствителен, мы это с Даффом тоже понимали. С Акселем мне не хотелось тормозить репетицию или запись в студии, пререкаясь по поводу его опоздания и чего бы то ни было. А Стивен мог об этом высказаться или предъявить претензию, и из этого никогда не выходило ничего хорошего. На Стивена в тактичности рассчитывать было нельзя: что бы он ни ляпнул, это всегда оказывалось чистой правдой – просто невинное свойство его личности. К сожалению, на фоне гиперэмоционального уровня чувствительности Акселя Стивен чаще всего оскорблял Акселя, даже не подозревая об этом. Теперь я вижу, как Стивен непреднамеренно все больше давил на Акселя. Думаю, Аксель не признавал и музыкального вклада Стивена в творчество Guns, а это уже, наверное, обижало Стивена. Но что я могу об этом знать? Вероятно, здесь кроется нечто большее, о чем я даже не подозреваю.
Аксель ясно выразил свои чувства к Стивену еще во время записи Appetite. Когда мы почти закончили работу над альбомом, настало время указывать авторов в издании. Мы обсуждали это на сцене в студии «Бербанк», и кто-то предложил поделить авторский гонорар поровну на пятерых: по 20 процентов каждому.
