Я не совсем так представлял себе совместную работу с Ленни, и это чуть не превратилось в проблему. Помню, как слонялся по его квартире, пока он собирался. Помещение выглядело так, как будто самый большой в мире шкаф с винтажной одеждой заблевал всю комнату: одежда лежала повсюду и толстым слоем покрывала все доступные поверхности. Было десять часов утра, я наблюдал всю эту сцену, и мне очень хотелось выпить.
– Слушай, у тебя есть что-нибудь выпить? – спросил я.
– Нет, приятель, не думаю, – ответил Ленни. – Хочешь выкурить косячок?
– Да, круто. Хотя мне бы не помешало выпить, – сказал я. – Мы можем по дороге заглянуть в бар или винный магазин?
– Не знаю, старик, – ответил он. – Вряд ли. Они все закрыты по воскресеньям.
– Правда? – удивился я, уже слегка нервничая. – А у твоих соседей есть выпивка? Мне нужно выпить, чувак.
Ленни сделал все, что мог: он добыл примерно наперсток водки у соседа. Я его, конечно, выпил, но толку было как мертвому припарки. Когда мы запрыгнули на поезд до Хобокена, куда ехать около двадцати минут, я начал испытывать алкогольную детоксикацию: у меня дрожали руки, я стал рассеянным, раздражительным и тревожным. Это не было какой-то тайной – мне просто чертовски нужно было выпить, и лучше прямо сейчас. Мой запас вежливости тоже иссякал.
– Эй, Ленни, чувак, нам надо срочно найти водку, – сказал я. – Я не могу играть, пока не получу чертову выпивку.
Полагаю, Ленни в какой-то степени меня понимал: он курил траву, когда сочинял музыку, – единственная разница в том, что организм у него прекрасно работал и без нее. Все бары по пути выглядели так, словно их не открывали с 1955 года. Когда мы добрались до студии, Ленни отправил своих людей на поиски выпивки. Не знаю, как им это удалось, но около двенадцати они вернулись с водкой, и мы сразу начали играть. Мы записали Always on The Run меньше чем за час, и в финальной версии песни чувствуется энергетика той сырой спонтанной задумки.
Собственно, запись гитар и вокала в альбомах Illusion проходила на студии «Рекорд Плант» в Лос-Анджелесе. Для меня как гитариста это стало прекрасным временем – у нас было так много песен и так много возможностей для создания новых звуков и техник на новом материале. Думаю, я тогда находился на пике своих музыкальных способностей, легко извлекал тот звук, который хотел, и все это так естественно пришло ко мне во время тех сессий. У меня было несколько классных гитар, которые можно было менять, потому что впервые в жизни у меня хватало средств на то, чтобы приобрести целый арсенал инструментов.
У меня тогда был «Гибсон Флаинг V» 1958 года, «Гибсон Эксплорер» 1958 года, несколько «Трэвис Бинов» и несколько отборных акустических гитар – «Мартин», «Гибсон», «Тейлор» и т. д. У меня была отличная акустическая гитара в стиле испанского фламенко, пара гитар «Добро» и несколько винтажных Les Paul, плюс моя основная копия Les Paul со звукоснимателями «Сеймур Данкан». Я брал напрокат кучу гитар, но для записи большинства треков использовал Les Paul. В какие-то моменты мне требовался «Трэвис Бин», обычно для больших слайдов (The Garden), или «Добро» (You Ain’t the First), например, для тремоло (You Could Be Mine). Я пожирал гитары одну за другой (я даже с собой на гастроли взял двадцать штук). Мне хотелось поиграть на каждой из них в новом альбоме, тем или иным способом используя разные приемы. Мне предстояло сыграть тридцать шесть песен – то есть две недели подряд записывать гитарные партии. Я был на седьмом небе, целиком погрузился в свои инструменты и чувствовал себя в своей стихии. Все проходило великолепно, звук в студии был классный, а еще мне понравились работники «Рекорд Плант».
Во время записи альбомов Illusion I и II произошло событие, которое вызвало на улице переполох. Копы нашли в мусорном контейнере прямо за студией чью-то отрезанную руку и голову. Я знаю только то, что это были не мы, а Иззи написал стихи об этом событии, которые вошли в песню Double Talking Jive. А мне захотелось сыграть в этом треке что-нибудь в стиле фламенко, что оказалось очень кстати. В этой песне есть классное электрическое соло, которое переходит в акустический грув фламенко.
В этих альбомах есть несколько композиций, в которых моим гитарам было где развернуться. Estranged – такая большая, длинная песня. В ней я играю на гитаре Les Paul Gold Top. Все мелодии записаны на ритмическом звукоснимателе с полностью пониженным тоном. November Rain тоже довольно плотная, как и еще одна песня Акселя под названием Breakdown. Все они были фортепианными и нуждались в аккомпанементе; партии гитары и баса нужно было продумать и исполнить очень точно. Должен сказать, что все эти песни чертовски классные, но над ними пришлось попотеть.
November Rain записали за один день, а потом еще много часов занимались аранжировкой, чтобы она получилась идеально. Самое смешное, что гитарное соло, которое попало в альбом, такое же, как и то, что я сыграл, когда впервые услышал эту песню много лет назад. Так происходило на протяжении всей истории Guns N’ Roses: почти каждое соло в альбоме – то же самое, что я сочинил, когда только начал работать над песней. У меня это получалось интуитивно, и в каждом соло выражаются мои ощущения от песни, когда она подходит к этому моменту. Таким образом, на протяжении всей истории группы, когда мы играли песни вживую или на записи, если не считать нескольких нот там и сям, мои соло всегда больше самостоятельные мелодии, чем плоские переборы, всегда выстроены на тех же нотах, что я услышал в музыке с самого начала. В конечном итоге мне удавалось передать то чувство общности группы, которым я наслаждался каждый раз, когда мы играли эти песни и доходили до гитарного соло.
Как бы то ни было, песня Breakdown оказалась очень сложной, поскольку все ударные и гитарные партии нужно было свести воедино, не говоря уже о непростых гитарных фрагментах. Это сложная песня, и хотя звучит она так, словно мы только и делали, что развлекались в студии, на самом деле нам приходилось как следует сосредотачиваться на работе. Особенно трудно ее играть было Мэтту – он несколько раз сбивался, пытаясь довести ударную партию до совершенства. Как я уже говорил, мы записывали по одной песне в день, – правда, иные дни были длиннее других.
Мы писали сложные замысловатые песни, и, думаю, разве что группы вроде Metallica создавали нечто подобное. Они серьезно сосредоточились на изменениях ритма в альбоме The Black Album, и не знаю, как весь процесс проходил у них, но мы сначала собирали по частям структуру песни, а потом просто играли ее вместе. Если мы совершали ошибку или вообще запарывали часть песни, мы начинали сначала, и довольно быстро она получалась хорошо. В тот момент у нас было не так много времени на то, чтобы уделить внимание каждому участнику группы, и никому не хотелось подолгу зацикливаться на каждой мелочи. Мы потратили несколько дней на подготовку, но, когда дело дошло до записи, мы сделали один прогон, а потом загорелся красный свет. Было очевидно, что некоторые гитарные наложения и вокал можно записать и позже, но в том, что касается ритм-гитары, баса и ударных, все нужно было делать вживую от начала до конца. Никто не хотел ставить себя в неловкое положение, заставляя нас снова и снова все переделывать и ждать, пока у него наконец не получится идеально. Тогда получается, когда у тебя хорошие музыканты, хорошая химия… правильные люди в хорошей, черт побери, группе.
