Поэтому, если вы послушаете, как он играет All Along The Watchtower, вы услышите, что каждый припев он меняет соло: ритм ускоряется или одна нота немного опускается. Он часто что-то меняет, просто чтобы поддержать свой собственный интерес. Он бы не смог часами монотонно ударять по струнам.
Может быть, это часть его личности? Когда ты оставался с ним наедине, без гитары, он тоже был неугомонным?
– Он был очень сдержан. И не приставал с разговорами. Я никогда не слышал, чтобы он долго обсуждал какую-нибудь тему. Но я имею в виду, когда я был с ним, вокруг были и другие парни. И непременно парочка шведок с ногами длиной с Эйфелеву башню, терпеливо ожидающих у двери, и, возможно, ему было гораздо интереснее провести время с ними, чем сидеть и разговаривать с кучкой парней. Я немного подозрительно отношусь к людям, которые говорят, что они сидели с Хендриксом и разговаривали часами. Думаю, что так может быть, наверное… но все же…
Soft Machine фактически работали с той же управляющей компанией, что и Хендрикс. Так вы с ним и познакомились?
– Да. Незадолго до этого мы подписали контракт. В первый раз мы встретились с Джими в репетиционном зале. Я полагаю, что руководство забронировало тот же самый репетиционный зал. Это был первый раз, когда я услышал, как эти трое (из The Experience) играют вместе.
Ты уже был знаком с его музыкой?
– Нет. Я помню, как Чес Чендлер вошел в офис и – я не могу изобразить его чудесный джорди-акцент
[16] – сказал: «Я только что нашел охуенного гитариста. Он играет на гитаре своими гребаными зубами! Он просто невероятен, и мы его заполучили!»
Исходя из твоего музыкального прошлого как барабанщика, исполняющего главным образом модерн-джаз, каково было твое отношение к Хендриксу как к музыканту?
– Я никогда не сужу людей, не оцениваю со стороны, нравится мне это или нет, так что, войдя в репетиционный зал с Jimi Hendrix Experience, появилось ощущение, как если бы вы попали в какую-то странную ветряную машину. Это было совершенно необычно, то, что он делал, ощущалось физически. Казалось, что-то движется по комнате. И играл он очень громко. Я знал Ноэля Реддинга, потому что он был неплохим гитаристом в Фолкстоне, в Восточном Кенте, откуда я родом. И я знал Джерри Стикеллса, дорожного менеджера Хендрикса, через которого Ноэль получил это место. Но главным для меня – джазовым звеном – был на самом деле Митч. Люди говорят о Хендриксе, но для меня The Experience остается главной группой Хендрикса, как бы я ни восхищался игрой Бадди Майлза на барабанах и так далее. Что мне нравилось, так это то, как Хендрикс задействовал Митча. Потому что в то время было довольно много барабанщиков, которые могли бы играть очень фанковый рок-бит. Вокруг было много потрясающих музыантов.
Но то, что делал Митч, немного похоже на Тони Уильямса или кого-нибудь из джазовых барабанщиков; он играл очень, очень плавно. И поскольку он был очень сообразителен, то легко ловил настроение Хендрикса. Ноэль иногда, когда Хендрикс и Митч играли вместе, говорил после этого: «Я не знал, что за хуйня происходит, я просто играл дам-дам, дам-дам, пока они снова не начинали играть нашу гребаную мелодию!»
В этом составе определенно было два ведущих инструменталиста…
– Да. Это была моя связь с джазом, потому что Джон Колтрейн умер в 1967 году, и все поклонники джаза были ошеломлены этим. Затем каким-то образом мы увидели его через своего рода роковый эквивалент, которого мы не ожидали. Наверное, можно было бы сказать, что у Джинджера Бейкера и Джека Брюса было что-то подобное, но на самом деле это было что-то совсем другое. Что-то безрассудное. Ты действительно не знал, что он сделает, и было такое чувство, что Митч и Ноэль тоже не всегда могли это предсказать.
Когда он начинал, у него почти не было мелодий. Я знаю, что он сделал Hey Joe и еще пару вещей, но им приходилось много импровизировать, потому что у них не было времени на создание большого репертуара, они очень быстро стали звездами. Это заставило их часто импровизировать и выкручиваться. И он задействовал Митча, а не рок- или соул-барабанщика. Митч играл с Джорджи Фэймом в R&B группе. Они были джазовыми музыкантами в своего рода R&B и соул традициях. Значит, Митч действительно умел и то, и другое. Говорят, что джаз – это не стиль, а отношение. Хендрикс был склонен к риску. В то время как с классической или поп-музыкой все знают, чего ждать. Это просто случай, когда ты делаешь все правильно.
В джазе в то время такие артисты, как Колтрейн или Майлз Дэвис, могли взять стандартную историю вроде My Favourite Things и превратить ее в девятиминутное исследование космоса.
– Совершенно верно. Иногда получался очень необычный материал. Хендрикса трудно было представить сидящим и слушающим Wild Thing The Troggs, но он слушал. Затем брал и творил магию, намного превосходящую оригинал.
Или The Star-Spangled Banner…
– Да, это было что-то совершенно иное, правда?
Особенно в дни студенческого бунта и противостояния флагу.
– Он стойко отстаивал свою позицию по этому поводу. Я видел по телевизору, как его спросили: «Разве это не оскорбление флага?» А он сказал: «Я думаю, что это было прекрасно». Хотя тогдашние революционеры предпочли бы что-то другое, но я не думаю, что он действительно интересовался политикой. Единственное, что его связывало с политикой – военная служба, и у него был очень традиционный американский взгляд на мир. Я думал, что ему нравится эта хипповская штука – рисковать и быть немного странным – больше, чем те группы со строгой дисциплиной, в которых он раньше играл, такие как The Isley Brothers и прочие.
Когда ты узнал, что он умер, как ты воспринял эту новость?
– Я не могу вспомнить. Я как бы оглядываюсь назад и думаю: боже мой, нам казалось, что мы находимся в начале долгой карьеры этого парня, а это был конец! Его жизнь была похожа на комету. Я не жалею людей, когда они умирают, потому что, в конце концов, они мертвы и ничего не чувствуют. И я действительно считаю, честно говоря, что ближе к концу, с его Band of Gypsys, он немного запутался. Не думаю, что он знал, что делать дальше. Может, поэтому он был более небрежен к себе, чем следовало бы. Но я не так уж и близко с ним знаком. Так что с моей стороны очень самонадеянно продолжать рассуждать на эту тему.
Я склонен думать, что люди, которые умерли молодыми, иногда достигают больше, чем большинство из нас успевают за всю свою жизнь. Я имею в виду, что, если вы слушаете только студийные вещи, не обращаете внимания на бутлеги с концертов и все такое, только эти записи, они замечательные. Иногда, когда вы читаете о том, что на чье-то творчество повлиял Хендрикс, вы слушаете записи и все еще думаете, что слышите нечто особенное. Есть легкость, текучесть. Есть свет и тень. Музыка не идет напролом, как это делает, например, хэви-метал. Я видел Blue Cheer в Сан-Франциско, и это было похоже на то, как танки разъезжают по комнате – довольно впечатляюще! То, что делал Хендрикс, было в некотором смысле очень деликатно. Это было очень громко, но он использовал громкость как инструмент. Звуковые эффекты можно использовать как краски. И это действительно чувствовалось в том, что он делал. Это было похоже на какую-то огромную абстрактную картину с очень яркими цветами.
