Ясно было одно: колода карт разложена дьявольской рукой. Сомнений не было, он точно приложил здесь руку! «Москвич», не сбавляя скорости, резко принял влево от меня, надрывно взвизгнули и истошно завыли тормоза и покрышки, машина помчалась по обочине, поднимая за собой клубы дорожной пыли… Водителя я по-прежнему не видел, а вот он, похоже, меня отлично разглядел – уж больно шапка у меня была примечательной, словом, двое из ларца – как тут не признать?
Машина вихрем пронеслась мимо, едва не коснувшись меня, должно быть, промчалась в каких-то миллиметрах от пальцев левой руки, такое чувство, что средний палец чиркнуло об горячий корпус легковушки, его точно обожгло, а от сильного мощного воздушного потока, созданного всей массой авто, промчавшегося с невероятной скоростью, ударило в лицо жаркой воздушной волной; я отступил на шаг назад, бейсболку рывком сбросило с головы и унесло в кювет, при этом взъерошив волосы. Через несколько мгновений раздался адский грохот, как будто мир раскололся пополам, и с этим страшным звуком, от которого внутри у меня все разом обвалилось, умерла последняя надежда на спасение «последнего героя». Наступившая тишина оглушила, впрочем, у меня продолжало звенеть в ушах…
Медленно, точно в рапиде фильма-катастрофы, оборачиваюсь и с ужасом вижу (а в ушах еще звенит от страшного удара) искореженный в лепешку «Москвич», вставший на мосту поперек дороги… автобус, съехавший передними колесами в речку… темный силуэт водителя, застывшего за рулем от парализовавшего его шока…
А прямо на меня с перекошенным и бледным лицом, как сомнамбула, как призрак, бредет Шульц… В мозгу долбит одна лишь мысль, что Шульца спасти еще можно, а вот остальных – уже нет… Спасти можно лишь одного человека. И нужно. Шульца. Осталось спасать его одного. И больше никого.
Часть вторая. Мумия
Вторая половина дня пятнадцатого августа прошла для нас как в тумане. Ближе к вечеру после утомительных блужданий по лесам и дюнам мы наконец-то выбрались на шоссе и сели в рейсовый автобус, следующий до Риги, и около семи вечера уже оказались в центре города, но «Шкаф» обошли стороной. Туда заявляться было преждевременно – мы совершенно не представляли себе, как действовать, дальше. Для начала стоило перевести дух, а, отдышавшись попробовать собраться с мыслями. Именно за этим мы и пришли в «Птичник» – открытое летнее кафе под тентами, расположенное в миниатюрном сквере, на углу Вальню и Бривибас, ой, простите – что это я? – конечно, не Бривибас, а улицы Ленина, поскольку на дворе-то стоял август 90-го. Хотя советская власть в Латвии уже шаталась, но до повального переименования рижских улиц дело пока что не дошло. Официального названия кафе на латышском, хоть убейте, теперь и не вспомню, а «Птичником» его прозвали за то, что тамошняя публика (в основном фарцовщики, карманные воришки и «веселые девицы») приваживала сюда голубей и воробьев. Здесь пернатых было с избытком, ничуть не боясь людей, они шныряли под столами в поисках съестного. Шустрые и нахальные воробьи тут же из-за корма устраивали скоротечные потасовки, а вальяжные голуби-самцы между делом не гнушались обхаживать голубок.
Чувствовал я себя хреново… А как еще может ощущать себя человек, ставший свидетелем автокатастрофы, которую безуспешно попытался предотвратить?.. Конечно, хреново! Впрочем, это еще мягко сказано… Не люблю метафорических сравнений, но то, что случилось на моих глазах несколько часов назад, стало для меня настоящей личной катастрофой, полным крушением надежд… И главное, в чем я не сомневался, не было никаких сил и желания начинать все сызнова, вновь браться за эту историю, во всяком случае, прямо сейчас, сегодня или завтра… Возможно, когда-нибудь потом можно будет попробовать, но точно не теперь – я будто был вывернут наизнанку и выпотрошен.
Шульцу было не лучше. Его, видать, до сих пор мутило. Казалось, вот-вот стошнит. На лице ни кровинки – застывшая белая маска и остекленевшие глаза в красных прожилках, сверлящие асфальт немигающим взглядом. Впрочем, нет, справедливости ради, надо заметить, что вокруг нас лежал вовсе не асфальт и не допотопная брусчатка из круглых булыжников, столь характерная для кривых узких улочек Вецриги, которая кое-где еще встречается, а примитивные бетонные плиты – местечко, в котором мы окопались, было вполне современное. Я кинул взгляд в сторону друга – да-а, видок неважнецкий, его продолжало мутить… Вспомнив о том, как при нашем знакомстве он испоганил рвотой мои кроссовки и джинсы, я предусмотрительно пересел на другой стул – подальше от непутевого товарища, решив малость подстраховаться, как говорится, береженого Бог бережет, если уместно здесь помянуть эту затертую поговорку.
В голове просто не укладывалось то, что нам пришлось пережить несколько часов назад: перед глазами еще стояла жуткая картина столкновения автобуса и машины, а в ушах звучали отголоски адского грохота… Да, такое увидишь – точно никогда не забудешь!.. А вокруг нас ни одна живая душа даже не догадывалась ни о чем таком… Да что там «Птичник»! – бьюсь об заклад, весь город пока пребывал в полном неведении о трагедии, случившейся под Ригой. Как известно, ситуация кардинально изменится только на следующие сутки, когда вечером 16 августа в эфир выйдет информационная программа «Время»… Точно обухом по голове стукнет советских обывателей ошеломляющим известием – от услышанного они потеряют дар речи и замрут перед экранами своих телевизоров. Ленинград буквально встанет на уши, нескончаемые толпы людей понесут цветы на улицу Рубинштейна в питерский рок-клуб. Среди фанатов Цоя, не пожелавших расставаться со своим кумиром, по всему Союзу прокатится волна самоубийств. Как странно, как странно все это… Ведь в другое – уже мое время – подобные жуткие новости становятся известны чуть ли не через пару минут после того, как произойдут благодаря современным средствам коммуникации, а тут – полное безмолвие. Полное безмолвие и покой.
Я пил маленькими глотками кофе, маленький двойной без сахара, что принято сегодня называть «эспрессо», с опаской посматривая в сторону Шульца, и на чем свет клеймил себя позором за то, что так безрассудно ввязался во всю эту историю, пусть и из благих намерений – что ж с того? Однако перекроить ситуацию не вышло, а вот человека невинного, считай, из-за тех самых неразумных действий, угробил. Я про Шульца, конечно, талдычу – не того оболтуса, что передо мной сидит, а старого Шульца, Илью Даниловича Шпилькина, сбитого автомашиной в двух шагах от его дома. И что с этим делать?.. Как мне предупредить его о грядущей опасности?.. И сколько ему ждать этой опасности? Шестнадцать лет или все тридцать два? – И как это сосчитать? Вот, к примеру, сколько мы с Шульцем вместе куролесим? Такое чувство, что не более суток, а на самом деле, если сложить воедино все те часы, что мы с ним в спарринге отпахали, получится почти трое. И я подумал: ни хрена себе! Трех суток не прошло, а уже два трупа!
– Чувак, какие трупы? – среди бесчисленных вопросов, копошившихся в моей несчастной голове, словно надоедливые насекомые, неожиданно прорезался вопрос Шульца, голос у него еще тот был – глухой, будто звучащий из-под могильной плиты.
У меня от удивления отвисла челюсть. Не зная, что сказать, только резко взмахнул рукой, и безмятежно ворковавшие подо мной голуби с перепугу взметнулись вверх, а с ними, повинуясь инстинкту самосохранения, вспорхнули и остальные птицы. Движение воздуха от добрых десятков хлопающих крыльев оказалось столь сильным, что взъерошило длинноволосую шевелюру Шульца, на что он не обратил никакого внимания.
