Они бы и дальше так балагурили до самого утра, если б меня вдруг не вырвало, да не фонтаном, а водопадом, хотя я долго и стойко боролся с неотвратимо подступающей дурнотой. Мой организм напрочь отказался принимать неприятельский шнапс, и чтобы отключиться, мне хватило, смешно сказать, всего каких-то полстакана этого пойла. Я же говорил, что совершенно не принимаю крепких напитков, но как дурак продолжал сидеть на кровати… Меня вырвало прямо на Шульца, вот так я с ним и поквитался, но, конечно, это получилось не нарочно, но как говорится, долг платежом красен, Катковский, кстати, тоже попал под раздачу.
Все сразу вскочили, будто ошпаренные кипятком, заорали на меня дурными голосами, но мне уж все «до лампочки» было – только б выбраться из сарая да глотнуть свежего воздуха, и я, хоть и с опозданием, все-таки смог выйти самостоятельно – лучше сказать, выползти из сарая, – пошатываясь, по стеночке, по стеночке, держась за нее, родную, и уж там, на лужайке, меня вывернуло по полной программе, после чего я удовлетворенно завалился в душистую мягкую траву.
День второй
Пробуждение было кошмарным – в голове стучала тысяча отбойных молотков. Меня продолжало мутить. В горле было сухо, как в какой-нибудь Сахаре. Жутко хотелось пить. Наверное, все отдал бы за стакан прохладной воды. С некоторым удивлением обнаружил себя лежащим поперек кровати. Рядом со мной на фанере стояло отхожее ведро… Наполовину полное или наполовину пустое? Непонятно… Спросить было не у кого…
Доковыляв на непослушных ногах до отворенной двери сарая, увидел под одной из яблонь, сидящих за деревянным столом Катков-ского и Шульца, судя по их довольным мордам, уже опохмелившихся, как ни в чем не бывало, они пили чай с бутербродами и слушали радио – на столе стоял транзисторный радиоприемник с выдвинутой вверх серебристой антенной.
– Доброе утро, историк, – приветствовал меня Катковский, – присоединяйся, давай позавтракаем, – кивком головы он указал на вторую деревянную скамью.
Я с отвращением скривил лицо – при виде съестного к горлу моментально подступил тошнотворный комок.
– Тогда, может, опохмелишься? Сразу человеком станешь. Мы специально для тебя чуток оставили, – предложил Шульц, доставая из-под стола почти опорожненную бутылку, на донышке которой еще плескался шнапс, грамм сто или сто пятьдесят. Призыв опохмелиться ускорил рвотный рефлекс, я судорожно зажал рот руками и, очертя голову, бросился за сарай в густые заросли травы.
Оклемался я только спустя некоторое время благодаря свежему холодному молоку, оперативно доставленному Катковским из ближайшей продуктовой лавки. «Вот верное средство, чтобы вновь обрести человеческий облик», – авторитетно отрапортовал он, вручая мне две ледяные бутылки. Я сходу взялся за активную детоксикацию своего организма, пострадавшего от непривычного возлияния. Правда, первая бутылка пошла мне явно не впрок – желудок тут же извергал выпитое молоко обратно, но уже в виде… творога, как на молокоперерабатывающем заводе, ей-богу! Но начиная со второй дело пошло на лад, и я с каждым новым глотком действительно начал обретать утраченный было человеческий облик.
Сам «лекарь» Катковский вскоре отбыл на работу – вечером в рижской опере давали «Лоэнгрина», ожидалось посещение спектакля фюрером. Власти постарались подгадать с выбором культурной программы, чтобы Гитлер остался доволен, здесь, как и везде в мире, знали, с каким почитанием фюрер относится к творчеству Вагнера.
Пока я продолжал оттягиваться молоком, в городе происходили важные события: Гитлер, прибывший в Ригу ночным авиарейсом из Берлина, на набережной принимал военный парад. Затем в сопровождении нацистской свиты торжественно возложил цветы к монументу архиепископа Альберта, а потом в присутствии лучших представителей немецкой общины Риги отобедал в парадном зале Большой Гильдии, где за обедом произнес программную речь о том, что Рига – исконно немецкий город и после этого готовился следовать на презентацию двухтомника «Майн Кампф»… Шульц приволок в сарай транзисторный приемник, и мы вместе слушали новости о передвижениях фюрера по городу. На другой частоте транслировался прямой репортаж из переполненного зеваками центрального книжного магазина на бульваре Адольфа Гитлера. Публика там томилась в ожидании именитого автора, уже второй час радиоведущий с пафосным упоением преподносил грядущее событие не иначе как эпохальное, поскольку книга «Майн Кампф» доселе в двух томах ранее не издавалась, и навязчиво зазывал слушателей поспешить на презентацию. Однако фюрер не появлялся, и поэтому в затянувшейся паузе в радиоэфире грянул бравурный марш «Хорст Вессель», официальный гимн национал-социалистов. И тут Шульц не выдержал и, смачно сплюнув, вырубил приемник:
– Осточертел мне этот нацистский базар!
Немного помолчав, спросил:
– Ну, что делать будем, чувак?
– А давай-ка махнем в кино, – неожиданно даже для самого себя предложил я на радостях, что рвотные позывы прекратились, и хоть еще ощущал слабость и чуть-чуть побаливал затылок, в целом я уже ожил.
– Почему нет? – бодро откликнулся Шульц.
Мы уже вышли из калитки, когда он решительно заявил:
– Знаешь, чувак, пойдем не в здешний псевдоянтарный дворец, – он, понятное дело, имел в виду затрапезный «Дзинтарпилс», – а в «Ригу»… или, как там теперь кличут самый лучший рижский кинотеатр?
– «Сплендид Палас», – подсказал я.
– Точно. «Сплендид Палас». Скажу, не кривя душой, что прежнее название – «Рига» – для меня родней, привычней и точно – благозвучнее, в мое время он звался так, как надо было тогда… Если б ты только знал, чувак, сколько раз я там перебывал мальчишкой, – понесло Шульца на воспоминания, – «Верная рука – друг индейцев» или «Виннету вождь апачей»… Слышал про такие фильмы? Раз по сто их смотрел; для тебя, думаю, эти вычурные названия – пустой звук?
– Ну отчего же, – возразил я.
– Что, неужто видел их?
– Обожаю кино про индейцев.
Подобных признаний Шульц не ожидал от меня, и когда я ему рассказал, что посмотрел с десяток кинокартин из цикла о Виннету – всего их было снято западногерманскими кинематографистами, кажется, шестнадцать – он и совсем обалдел. Досужие кинокритики эти фильмы особо не жаловали, брезгливо обзывая их шницель-вестернами, но подростки от них были в полном восторге.
– Где ты их видел, чувак?.. в каком кинотеатре? повторного показа? – только и промямлил Шульц. Сам он, к слову, мог похвастать только четырьмя названиями фильмов из той серии, и которые, по его словам, произвели настоящий фурор в советском прокате.
– На «видике», – не задумываясь, небрежно обронил я.
– На каком таком ВИДИКЕ? – опешил Шульц.
Пришлось мне опять просвещать его на тему неминуемого торжества технического прогресса, рассказать о грядущем в скором времени – само собой, его времени – перевороте в области домашнего кинопросмотра, когда бытовые видеомагнитофоны станут вполне обыденной вещью, вроде обычного электрочайника, о том, что тогда «видиком» обзаведется сам Шульц; рассказал я и о моем дяде – настоящем синефиле, собирателе кинофильмов в разных жанрах, счастливом обладателе фильмотеки в две тысячи наименований.
