Я юркнул в кривой и узкий проулок, идущий вдоль крепостной стены по направлению к Даугаве. Жилых домов здесь не было, сплошные склады, амбары, хозяйственные постройки, по большей части запертые на громадные висячие замки, но кое-где двери были открыты. Свернув на соседнюю улочку, такую же узкую кривую, но ведущую вглубь города, я увидел жилища местных бюргеров в один или два этажа, небрежно сложенные из нетесанных камней, трехэтажные попадались реже. Хотя все же преобладали деревянные дома, неказистые и убогие, они жались друг к дружке, как насмерть перепуганные овцы.
Тем временем город проснулся окончательно: открывались лавки, хозяева выносили столы с товарами на улицу, женщины с кувшинами и ведрами спешили к колодцам за водой, а ватаги босоногих оборванных мальчишек вовсю носились по лужам, обдавая возмущенных прохожих потоками скользкой жижи. По отдельным отрывистым фразам, доносившимся с разных сторон, я понял, что говор немецкий, и не удивился, ведь в Риге в основном обитали выходцы из Любека, Бремена, Гамбурга и других городов Северной Германии, носители так называемого нижне-немецкого диалекта, на котором изъяснялось большинство меченосцев и горожан. Но проживали здесь также новообращенные ливы и крещеные летты, решившие навсегда покончить с прежней сельской жизнью, став горожанами. Эти, как правило, говорили на причудливой смеси немецкого и родного языка.
С первых же минут средневековая Рига меня неприятно ошеломила царившим повсюду смрадом и разложением. Признаюсь, я предполагал увидеть нечто подобное, но настолько удручающей картины не ожидал. Город будто зарылся в грязь: немощеные улицы наверняка никогда и никем не убирались, кругом громоздились горы мусора с отходами жизнедеятельности рижан и выброшенного хлама. Да что там мусор – улицы просто напросто тонули в обычном человеческом дерьме! Ночная природная стихия только добавила сырости в эту гигантскую отхожую яму. «Полнейшая антисанитария… Как бы заразу какую не подцепить!.. Здесь пригодились бы ходули, чтобы хоть чуть-чуть приподняться над этой мерзкой клоакой!» – подумал я, осторожно пробираясь по топкой болотистой жиже и обходя толстенную, хорошо откормленную свинью, разлегшуюся в вонючей луже на самой середине проулка, от пятачка до вертлявого хвостика заляпанную всеми оттенками коричневого и черного. А навстречу мне, заливисто и громко лая, неслась стая бездомных собак, умудрявшихся попеременно справлять песью свадьбу прямо на бегу… Господи, и спрятаться-то некуда?.. Псины промчались мимо меня, бешено скаля острые зубы, как дикий вихрь, обдав меня фонтаном грязных брызг – чуть с ног не сбили, проклятые! – я едва успел отпрыгнуть и прильнуть к шершавой каменной стене дома; они же, шлепая лапами прямо по безмятежно валявшейся и счастливо похрюкивавшей свинье, распугав кур, до того мирно разгуливающих по лужам, под рассерженное кудахтанье наседок мгновенно скрылись за поворотом. Да, с чем с чем, а с домашней живностью здесь, похоже, полный порядок – рижане с голоду не помрут, мне уже попался на глаза пастушок-оборвыш, немудреной игрой на рожке собиравший по дворам коров, овец и прочую скотину для выпаса за городом на близлежащих лугах.
Скоро я оказался на рыночной площади, еще практически пустой – торг пока не открылся. Вышел прямо к измызганным рыбным рядам, сварганенным из грубого неотесанного камня, которые я безошибочно признал по специфическому тошнотворному запашку, оттуда за версту несло тухлой рыбой, хотя никто никакой рыбой еще не торговал, повсюду валялись отбросы – рыбьи головы да хвосты, разбросанные продавцами с предыдущего торга. Я поспешил зажать пальцами ноздри, чтобы не чуять «аромата», но крепкая въедливая вонища все равно проникала внутрь, и меня едва не вытошнило, и расхотелось есть, что оказалось весьма кстати, ведь перспективы позавтракать пока не светило. Чтобы отвлечься я огляделся по сторонам: тут и там ошивался кое-какой народец, по большей части убогие людишки – нищие да калеки, копошившиеся в отбросах, злобно переругивающиеся и дерущиеся меж собой.
Всмотревшись в ту сторону площади, где, по моим расчетам, за невзрачным и неровным строем карликовых домов-уродцев должен был величественно возвышаться Белый замок – цитадель и оплот братьев ордена Воинства Христова или, попросту говоря, – меченосцев, я несколько опешил, не увидев никакого Белого замка в принятом понимании слова «замок». Передо мной находилось непонятное каменное здание, построенное в типичном романском стиле с узкими проемами-бойницами и красной черепичной крышей – да, высокое, по крайней мере в сравнении с теми убогими домишками, которые его окружали, но вовсе не белое, как я ожидал, а грязно-серое, невзрачное, замкового великолепия не было и в помине. Просто дом, как дом, в котором, по-видимому, и обитали братья-меченосцы – спали, ели и молились во славу Христа… Поскольку я еще не определился со временем, в которое попал, то и пытался увидеть то, чего на самом деле не существовало. Передо мной находился прообраз будущего Белого замка, и как позднее засвидетельствуют немногочисленные исторические документы той эпохи, он будет поражать воображение современников яркостью и белизной стен, так как в качестве строительного материала будет использован белый доломит, от него и название. Думаю, тот, кто знает историю Риги, со мной согласится, потому что каменоломни пресловутого белого доломита или, так называемого, «эстонского мрамора» располагались на севере Эстонии, точнее, на острове Сааремаа (Эзель), а эти островные территории немцы завоюют только в начале 1227 года. Так что выводы делайте сами.
Я продолжал осматриваться вокруг, заодно припоминая известные мне сведения… Справа от орденского дома на соседнем Иоанно-вом подворье высилась другая постройка, деревянная, являвшаяся, надо понимать, замковой резиденцией епископа Альберта. Строилась по-быстрому, добывать камни, было некогда да и негде – каменоломен еще не разведали, потому и возвели деревянные стены в отличие от орденского, построенного позже. Согласно «Хроники» епископ Альберт уже воздвигал себе новую замковую резиденцию – на этот раз из камня – по соседству с Домским собором, освященным и заложенным рижским епископом еще в июле 1211 года на земле, находившейся тогда за крепостной стеной города, на ее северной окраине. Собор будут достраивать на протяжении всего тринадцатого столетия, а его знаменитую, почти девяностометровую башню, бесспорно, главную достопримечательность современной Риги, и того дольше. Вот туда, к Домскому собору я и направил свои стопы. Наверное, правильней было бы сказать, не к Домскому собору, а к церкви и монастырю Святой Марии, поскольку во времена Генриха собор звался именно так.
По пути я наткнулся на старую крепостную стену, к которой почти впритык примыкали разномастные домишки горожан. Стена, надо отметить, была еще в довольно приличном состоянии, хоть кое-где и с трещинами, но по-прежнему крепкая и живописно увитая плющом, и, как мне показалось, позаброшенная и позабытая, ибо она навсегда утратила главную – оборонительную – функцию с расширением города и возведением новой стены. Решил обойти ее слева, пошел туда наобум по грязному проулку, уводящему в сторону Даугавы, и заметил никем не охраняемый пролом в кирпичной кладке, по-видимому служивший своеобразными воротами в бывшее городское предместье. Миновав пролом и оказавшись по другую сторону стены, сразу увидел вздымавшуюся ввысь постройку, со всех сторон окруженную строительными лесами, – и дураку понятно, что это был Домский собор, только он один, а что же еще?..
