Я мог бы задаться вопросом, чего ради Генрих потащил меня на башню, но, принимая во внимание его недавний завет, чтобы быть в гуще событий, мотив его якобы безрассудного поведения становится понятным. Карабкаясь по крутой, едва ли не вертикальной лестнице, выбрав минуту передышки, я спросил, не страшно ли ему без кольчуги, без оружия очертя голову лезть в самое пекло?
– Вот мое оружие, Конрад! – воскликнул Генрих, сверкнув очами и взметнув кверху деревянный крест, который держал в руке. Это едва не стоило ему падения, но он чудом удержался, тут и я, как мог, попридержал его, после чего он горячо продолжил. – И еще – Библия! А насчет страха, могу тебе сказать, что не боятся одни лишь дураки, и мы с тобой на них, к счастью, не похожи. И всем, кто впереди, уверен, во сто крат жутче приходится, чем нам! Однако, если они и страшатся, то виду не показывают, и с Божьей помощью прорубают дорогу к победе!
Что верно, то верно – идущим впереди всяко пострашнее, чем плетущимся в хвосте, но поджилки у меня все равно тряслись от страха, только я об этом, конечно, помалкивал, старался вида не подавать, что дрейфлю, беря пример с Генриха, лез себе наверх и старался помогать Генриху, благо, у меня были свободны обе руки.
Сейчас силюсь припомнить другие подробности подъема и не могу, под впечатлением исторического момента, энтузиазма воинов, физического и духовного напряжения, меня будто поглотила всеобщая эйфория, я ощущал себя частью этого несметного войска. И все! Меня – Конрада, будто бы не было вообще.
…И вот до нас донеслись отрывистые звуки рыцарского рога – это был сигнал к штурму, который по заранее оговоренному плану должен был начаться одновременно с разных точек, чтобы ошеломить язычников и распылить их силы. Рог еще не успел протрубить до конца боевую мелодию, когда где-то вверху вдруг раздался адский грохот, словно над нами разверзлись небеса, башня покачнулась, у меня от неожиданности перехватило дыхание, я весь обмер, судорожно вцепившись в перила и мгновенно вышел из ступора.
– Штурмовой трап опустили, – со знанием дела быстро пояснил Генрих, увлекая рукой меня наверх.
Потом сверху донесся истошный боевой клич, дружно подхваченный добрым десятком луженых глоток, суматошный и громкий топот ног, звон стали, крики, вопли, стоны – все слилось в единый звук шум жаркого боя, тут уж вся башня заходила ходуном.
– Рыцари уже на стене, бьются с проклятыми язычниками, – опять разъяснил Генрих, – поспешим и мы туда, мой мальчик.
Через пару минут, пробежав по шаткому штурмовому трапу, мы оказались на крепостной стене, заваленной трупами, валяющимися в лужах крови, в основном – убитыми защитниками замка, легковооруженными воинами с деревянными щитами без кольчуг, порой и без шлемов. Помню, как изумился тому, насколько быстро крестоносцы одолели язычников и взяли приступом стену, все случилось исключительно быстро, в мгновение ока. А чему было удивляться? Ведь немцы были настоящими профи, это было их ремеслом. Тем временем рыцари штурмовали две башни, расположенные по соседству, во всю глотку славя Иисуса Христа, в ответ с башен раздавались рыданья и стоны эстов… Отовсюду доносились победные крики крестоносцев – предвестники победы, бой неотвратимо двигался к финальной развязке.
Хоть непосредственно возле нас и не было врага, но находиться на открытой стене все равно было опасно – стрелы и копья, будто рой фантастических насекомых наперегонки летали вокруг нас с омерзительным свистом, леденящим душу. На правой от нас башне уже взвился стяг меченосцев, а все ее защитники были либо перебиты рыцарями, либо сброшены вниз, но левая не сдавалась, продолжая отчаянно сопротивляться, – оттуда эсты стреляли из луков, метали копья и камни… И тут я увидел, как один из язычников – воин без шлема с косматыми рыжими волосами, без устали мечущий копья то в рыцарей, пытавшихся прорваться наверх, то в арбалетчиков, засевших на верхней площадке осадной башни и стрелявших по эстам, вдруг начал шарить глазами по сторонам в поисках очередной жертвы и внезапно уставился на меня, увидев как мы с Генрихом отираем крепостную стену… Ясное дело, моя черная сутана ему не понравилась… Увидев, как я перепугался, даже присел от страха, что было абсолютно бесполезно, рыжий осклабился в довольной улыбке, играючи перекинул с руки на руку копье и с силой метнул… Я был уверен – в меня… От ужаса я закрыл глаза, а открыв, увидел пронзенного насквозь Генриха – острие окровавленного копья вышло из его спины наружу… Генрих захрипел и начал оседать, выпустив из рук крест, который с легким стуком ударился о настил, я подхватил оседающее тело учителя… Все произошло молниеносно, можно сказать в доли секунды, что не укладывалось в голове, во что не хотелось верить… С башни раздался дьявольский хохот убийцы, скачущего в пароксизме восторга, с ненавистью взглянув в его сторону, я увидел, как пронизанный сразу тремя болтами, снайперски пущенными арбалетчиками, он кувырнулся через башенные зубья и прямиком загремел в преисподнюю.
На губах Генриха выступила кровавая пена, тело забилось в предсмертных конвульсиях… Я понял, что это – конец… Его голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а губы едва шевелились, силясь что-то произнести… склонившись над его лицом, я прильнул ухом к окровавленным губам.
– Я знаю, кто ты есть на самом деле, Конрад, – послышался едва различимый хрипящий шепот, Генрих судорожно глотнул воздуха и с огромным усилием продолжил, – желаю тебе, мой мальчик, вернуться домой… целым и невредимым… да благословит тебя Господь, да ниспошлет он тебе свою благодать…
Больше он ничего не сказал, умолкнув навсегда. Я был потрясен. Генрих пожелал мне вернуться домой в мое время, чего я так жаждал все полтора года, находясь здесь… Как? Как он обо всем догадался?.. Этого мне уже никогда не узнать. Я закрыл ему глаза и долго, очень долго сидел подле него, обхватив руками голову бедного Генриха, качаясь из стороны в сторону, словно баюкая младенца. Заметив, что его левая рука крепко сжата в кулак, я бережно разжал холодеющие пальцы и увидел на его ладони… свою зажигалку.
Не знаю, сколько я просидел возле учителя, только бой давно переместился на кривые и узкие улочки городища, собственно, даже не бой, а форменное избиение жителей Монэ – разве крестоносцы способны были простить возмутительный факт упорного сопротивления?.. Никого не пощадили тевтоны – ни детей, ни женщин, ни стариков – всех убили, оставив в живых только одного эста, дали ему лошадь и велели скакать в замок Вальдэ, стоящий в центре Эзеля, самый большой на острове, чтобы рассказать во всех подробностях о произошедшем в замке Монэ.
Когда я спустился вниз, все небо было черным-черно от занявшихся кругом пожарищ – огнем и мечом крестоносцы прошлись по всему городищу, буквально стерев его с лица земли, оставив одно пепелище. Повсюду валялись трупы, алела кровь, снег от пожаров местами стаял, обнажив каменистую почву, кое-где превратился в кровавую кашу, отовсюду несло гарью и смертью… Хотелось поскорее выбраться из разоренного замка в открытое поле, вздохнуть полной грудью чистого воздуха и забыться хоть на какое-то время…
И тут я увидел бегущую молодую женщину с безумными глазами, растрепанную, перепачканную сажей и кровью, в блузке и в клочья разодранной юбке, в прорехах которой белели полные ноги, она держала за руки двух жалобно скуливших детишек, босых и полураздетых. Увидав мою рясу, она с ужасом замерла, но, поняв, что я безоружен и ничем не угрожаю, подхватила на руки малышей и бросилась бежать дальше, только и сверкнули в луче солнца серебряные браслеты на руках и инкрустированное янтарем ожерелье. Тут из-за угла осадной башни вывернул патруль крещеных балтов, этих средневековых «шуцманов», верных псов тевтонов, с обнаженными мечами и палицами, обагренными кровью. Топоча и гогоча – вот сейчас будет потеха, они быстро настигли своих жертв, глумясь повалили наземь, сорвали с женщины ожерелье и браслеты, да она и сама готова была все отдать, только бы детей оставили в живых… Напрасно молила о пощаде, валяясь в ногах перед карателями и проливая горючие слезы… Детей на глазах матери забили палицами, а ее изрубили мечами.
