Мы начали собираться на репетиции более или менее стабильно под конец 1994 года. После трехлетнего перерыва нам снова пришлось использовать платную базу. Однако репы втроем, без вокалиста, быстро настоебывали и, соответственно, проходили без должного энтузиазма. Нам был нужен певец, нужен во что бы то ни стало. Парень, девка, белый, черный – похую. В процессе этих грустных репетиций я гундел что-то в микрофон просто так, отмечая места песен для ориентирования. На одной из реп Рубан снова повторил свою мысль о том, что нефигово было бы мне попробовать петь. Я не был готов к такому повороту, честно говоря. Мне нравилось играть на басу, это было то, с чем я мог худо-бедно справляться. Пение пугало меня своей неизведанностью и очевидными проблемами, с которыми мне (человеку, никогда не певшему даже бэк-вокалы) придется столкнуться. Людям, далеким от панк-музыки, видимо, кажется, что быть вокалистом в этом жанре просто – знай дери себе глотку. Не спорю, в некоторых группах так оно и есть. Но послушайте Joey Ramone, Glen Danzig или Greg Graffin – эти люди могут дать фору любому певцу классического рока. Мы были мелодичной группой и планировали оставаться таковой всегда. Мы не могли себе позволить маловразумительные эксперименты, типа наивовского Dehumanized States of America. Поп-панк – вот что мы любили. А в этой музыке петь надо уметь.
Так я снова оказался в «Красном химике», в том месте, дорогу куда забыл пять лет назад. Только сейчас мне было нужно в экстренном порядке овладеть певческими навыками, понять принцип, разработать дыхание и усвоить пару основных приемов.
Не могу сказать, что после трех месяцев уроков я вдруг запел как Billy Joe (я, в общем-то, и сейчас иногда сомневаюсь в своих вокальных способностях), но кое-что для себя я вынес.
Сочетать пение и игру на басу мне тогда было не под силу, и это причина, почему в группе снова оказался Пэп. Пэп, или Потапыч, или Санек Потапов, уже играл когда-то в этой группе на бас-гитаре еще во времена «К. П.», потом сделал собственный проект, который к этому времени давно загнулся. Санек всегда оставался поблизости и тусовал с группой все время. Он (так же как и Ленин) учился в одной школе с Рубаном и был его близким другом. Пэп жил на Кутузовском, 26, в легендарном доме, на котором до сих пор висят мемориальные доски, возвещающие о том, что «в таких-то годах здесь жили Л. И. Брежнев и Ю. В. Андропов». Пэповский дед занимал видный пост в брежневском кабинете министров, их квартира имела семь (!) комнат и огромный коридор, по которому мелкий брат Санька катался на велике. Потапыч – крайне веселый и забавный пассажир, особенно в пьяном виде.
Его любимый прикол в подпитии – приставать к окружающим с одной и той же телегой: «Ну дай, дай я тебя облобызаю!» Пэп долго и нудно учился непонятно зачем в Ветеринарной академии, где большее время только бухал и откуда водил домой «продолжать банкет» всяких региональных «Юриков» и «Олегов». Пэп стал басистом, но тут начал вскрывать мозг наш «бауманский» Димон. Его первоначальные странности, усугубленные хмурыми возлияниями с гоп-братвой на районе, встали в полный рост. Он всегда был немногословным парнем, а тут вдруг совсем закрылся в себе. Выудить из него хотя бы словечко и понять, что же его не устраивает, не представлялось возможным. Он пропустил пару репетиций, не подходил к телефону, когда мы звонили, и в конце концов не приехал на первый после столь долгого перерыва концерт. Ловить его и базарить было без мазы, нужно было срочно искать нового человека, так как у нас были заряжены несколько концертов по старым связям.
Мы экстренно обзвонили всех друзей, и тот же Сучок присоветовал нам обратить внимание на еще одного парня из Давыдкова – Вову Родионова.
Вован снял всю нашу концертную программу по демо и «живым» записям с Петуховым, и после единственной прогонки ее у меня дома (только голос и гитара) мы с относительным успехом отыграли все заряженные даты.
Вован никогда не играл панк, мало того, он не играл никакой жесткий рок. Однако среди его любимых групп были Pixies, он практиковался в блюзовой группе и еще одной смешной банде, названия которой я сейчас не припомню. Его гитарный стиль был тотально другим, нежели у Самхарадзе или Воробья. Никакого металла, никаких риффов и соло. Его приемы игры на ритм-гитаре более всего напоминали манеру самых первых бунтарских рок-групп типа Rolling Stones и The Who. Классический английский гитарный рок – вот что Родя любил по-настоящему. Он играл просто, но с удивительным вкусом. Не очень жестко, но изобретательно, используя либо изобретенные им самим ходы, либо талантливо позаимствованные штуки. Много полных аккордов на легком перегрузе, мелкие блюзовые виньетки и мягкая атака – вот в чем состоял тогда Родин стиль.
Итак, вместе с Вованом мы взялись за постоянные репетиции. К весне 1995-го мы сыграли множество концертов в основном в местах, которые были нам знакомы ранее. Во всех новых клубах мы получали от ворот поворот. Люди не хотели видеть панк-группы у себя, и этот процесс растянулся на долгие годы. Если бы не внезапный всплеск популярности поп-панка в последнее время, это продолжалось бы до сих пор. «Нет, мы не делаем панк-концерты». «Как-как? “Четыре таракана”? Ну, вы оставьте телефончик, мы вам, может быть, перезвоним». «Что играете? Панк-рок? Нет, спасибо, нам неинтересно».
Для нашей музыки настали хуевые времена. Нам оставалось тусоваться с такими же лузерами, как и мы сами, играть в дурацких местах с дурацкими группами.
Мы вписывались в рокабилльные тусы, тусы с глэмерами (однажды даже играли концерт с Lady’s Man) и тому подобные мероприятия. Иногда «НАИВ» делали в «Секстоне» тусовку под названием «Панк-утренник» (панк-рок переехал с жирного вечернего времени на дневное, концерты начинались в 16:00, а в 21:00 в клубе уже начиналось выступление какого-нибудь «Морального кодекса»). В таких мини-фестах обычно участвовали сами «НАИВ», мы, Les Primitives, «Консоль» и Apple Core, причем две последние группы можно было назвать панк-группами с очень большой натяжкой.
Мы начали готовиться к новой записи. У нас было много вещей, оставшихся еще от Пита и Самхарадзе, еще несколько сочинил Вован, несколько я, несколько – мы с ним в соавторстве. Мы искали финансирование и дешевую студию. Студия нашлась так. Однажды рано утром (я еще спал) мне позвонила Лана Ельчанинова. Лана в числе прочих своих DIY-забот занималась продвижением в Москве и отруливанием маз для олдовых питерских панк-легенд «АУ». На этот раз она писала им новый альбом где-то в Подмосковье, в районе аэропорта Внуково. Лана спросила, не могу ли я подъехать на эту студию. Певцу «АУ», культовому пассажиру Свинье, вдруг понадобился бэк-вокалист для записи. Я не знал ни единой песни «АУ». К сожалению, мы тогда находились в плену глупого стереотипа. Все, что шло из Питера, ассоциировалось с одним-единственным понятием – «говнорок». Я, конечно же, слышал о Свинье. До нас доходили какие-то легенды о его диких выходках и беспределе, но все это было на уровне канонических сказаний и не имело ничего общего с живым человеком, а уж тем более с его музыкой. Я честно предупредил о своей полной некомпетентности в репертуаре группы, однако Лана заверила, что это не проблема. ОК, я поехал на студию. Она оказалась в нереальных ебенях, дорога заняла почти два часа. Андрей Панов, или Свин, оказался вполне вменяемым, веселым и, я бы даже сказал, интеллигентным парнем в годах. Было видно, что этот человек крепко и давно бухает. Его лицо имело характерные для алкоголиков опухлость, помятость и цвет. На студии он не бухал, мало того – производил впечатление человека, который прекрасно знает, чего он хочет и как этого добиться. Андрей знал материал отлично, и проблем с записью основных вокальных партий почти не было. Его партнер по группе, тоже Андрей, но только Чернов, записал всю музыку. Они использовали барабанные партии, забитые дома в «драм-машину» вместо «живых» барабанов, Чернов писал все гитарные и басовые партии. Мне предстояло спеть бэки в нескольких песнях, таких как «Прогресс», «Утренничек», и еще в паре вещей поучаствовать в общих хорах. Все это оказалось делом несложным, я справился. Мы много общались с Андреем и в процессе, как мне кажется, понравились друг другу. В конце того дня мы договорились о паре совместных концертов «Четырех тараканов» и «АУ». Первый из них брался организовать в Москве я, вторым должен был стать концерт «Пятнадцатилетие АУ» в том самом питерском «Там-Таме». Я сделал московский концерт в новом месте, клубе под названием Mad Max в Беляеве. Клуб представлял собой децел переоборудованную студенческую столовку со сценкой, аппаратом и пластмассовой мебелью в зале. Это был чуть ли не первый раз в моей жизни, когда я делал весь концерт сам, от договоренности с хозяевами и дизайна афиш до встречи иногородних гостей и разрула порядка сценических сетов. Это был фестиваль из множества групп, играли Les Primitives, Apple Core, «Идиоты» (новая группа моего приятеля Прохора), «Четыре таракана», «П. З. О.» (так звалась тогда «Фантастика»), еще кто-то и, конечно, «АУ». Сет «АУ» прошел на удивление гладко. Как мне рассказывали люди опытные, каждая вторая попытка устроить концерт «АУ» в Москве, как правило, обламывалась из-за невозможности артистов выйти на сцену. Свинья упивался в жопу и петь не мог. Он, конечно же, был в подпитии. На фестиваль пришло достаточно много народу, олдового и молодого. Люди повытаскивали на свет свои балахоны с Sid Vicious и старые майки с Dead Kennedys и рубились, как раньше. Это помогло нам верно сориентироваться в создавшейся ситуации. Стало ясно, что если действовать направленно, постоянно бить в одну точку, то сцену можно будет поднять и публика на концертах появится снова и будет ходить стабильно. Для этого требовалось только одно – постоянная работа в одном направлении, причем было очевидно, что за нас ее никто делать не будет. Так, пресловутый DIY-снова напомнил о себе.
