«Из толпы раздалось несколько возгласов, и вдруг кто-то вскакивает на стол и орет на весь зал: “Свобода!” По данному сигналу борцы за свободу начали действовать. В несколько секунд весь зал был заполнен дико ревущей толпой, над головами которой летали, словно снаряды гаубиц, бесчисленные пивные кружки; слышно было, как ломаются стулья, разбиваются кружки, люди визжали, орали, вскрикивали. Это была безумная свалка.
Я остался на своем месте и мог наблюдать, как мои ребята полностью выполнили свой долг.
Да, хотел бы я видеть буржуазное собрание в таких условиях!
Свистопляска еще не началась, как мои штурмовики – с этого дня они так назывались – напали на противника. Как волки бросились они на него стаями в восемь или десять человек и начали шаг за шагом вытеснять его из зала».
Последуем за этим описанием. Итак, противники первые закричали: «Свобода!» Они якобы имели также намерение бомбардировать национал-социалистов пивными кружками. Может быть, они исполнили бы свое намерение, может быть, нет – истории это осталось неизвестным. Но она знает, что штурмовики, не дожидаясь этого, напали на противника, как категорически приказывал им это Гитлер. «Свистопляска, – говорит он сам, – еще не началась, как штурмовики напали на противника». Кто-то из противников нарушил порядок и спровоцировал штурмовиков – его вины нельзя отрицать. Но национал-социалисты даже не сделали попытки задержать его; вместо этого штурмовики обрушились на всех подозрительных посетителей собрания. Первыми начали драку штурмовики – это засвидетельствовано самим Гитлером; при этом они не ограничились рукопашной – в зале раздалось также два выстрела. «Сердце снова запрыгало от радости, вспомнились старые военные переживания», – пишет Гитлер.
Наш добросовестный историк заявляет, что нельзя было установить в суматохе, кто стрелял. Нет, это установлено самым положительным образом: стрельбу открыл небольшой отряд штурмовиков, теснимый противником.
С точки зрения пропаганды этот бой, данный штурмовиками и выигранный ими, означал большой успех. «Битва в Гофброй» была использована Гитлером как следует. Но вряд ли она может служить доказательством любви марксистов к террору и национал-социалистов – к законности.
Мюнхен остается центром движения
Положение Гитлера в партии было в то время нелегкое; но слава его как самого крупного оратора националистов, если не правых вообще, тогда уже установилась в южной Германии и начала распространяться также в северной Германии. Конференция главарей националистов в Магдебурге показала, что в годы революции из всех националистических и немецко-социалистических кандидатов только Гитлер проделал известное развитие. Рудольф Юнг, все еще своего рода идейный патрон национал-социализма, произвел торжественное помазание Гитлера в вожди всех германских национал-социалистов. Юнг писал националистическим группам:
«На севере нет сколько-нибудь значительной национал-социалистической партии, Мюнхен фактически остается центром движения в Германии. Я ожидаю от благоразумия наших партийных товарищей в Берлине, Лейпциге и других местах, что для развертывания движения во всей Германии они подчинятся Гитлеру». Да, так выразился бы Гитлер. Но немецкий депутат из Богемии еще не усвоил «теории вождя»; конечно, и он желал фактического руководства Гитлера, но он мыслил его в обычных мягких формах современных ферейнов. Поэтому он пишет: «Ожидаю, что они будут помогать Гитлеру в развертывании движения во всей Германии». Затем он дает мюнхенцам советы, как им объединить все родственные направления под одной вывеской. Под «родственными направлениями» он понимает даже «Пангерманский союз» известного политического интригана Класса и, что еще хуже, «Объединение немецких профсоюзов» и в первую голову «Союз немецко-национальных торговых служащих».
Немецко-национальные торговые служащие Мюнхена были одной из первых ячеек движения «фелькише» еще до Гитлера. Впоследствии они оказались полезными движению также и в финансовом отношении. Но предложение Юнга об объединении родственных направлений слишком отдавало парламентским клубом с его мандатом, обеспеченным по общему кандидатскому списку; эта мысль родилась в мозгу, безнадежно застрявшем в рутине парламентских правил. Возмущенный Гитлер воспротивился этому. Он не только считал, что другие должны подчиниться ему, но и открыто объявил это. Вместе с тем он заявил: возможно, что представители северной Германии придут к нему, но он никогда не пойдет к ним. Со времени бунта в партии в июле 1921 г. он не хотел и слышать об опасных попытках объединения, а тем паче о продвижении на север.
Он закрепил эту провинциальную линию партии на первом партийном съезде в конце января 1922 г. Тогда оказалось, что в остальной Германии уже существуют различные небольшие местные группы, частью преданные центру, частью требующие равноправия. В Ганновере, Штутгарте, Мангейме, Рейнском Пфальце, Галле и даже Верхней Силезии работали национал-социалисты, не говоря уже о верных соратниках в Розенгейме и Ландсгуте. Из некоторых других мест посылались, по меньшей мере, телеграммы. Большей частью национал-социалистами были студенты, которые некоторое время учились в Мюнхене. Их немного, и Гитлер противопоставляет им всю массу мюнхенцев, образующих «общее собрание» членов партии.
Речь идет теперь о том, чтобы окончательно упрочить руководство Гитлера и сделать его незыблемым. В своей прокламации к партийному съезду Гитлер заявляет, что необходимо отказаться от «горсти трусливых и дрянненьких буржуа, которые легко кричат ура, а на самом деле дрожат перед каждым уличным крикуном». Необходимо также произвести чистку в собственных рядах, так как движение стало «очагом благонамеренных, но тем более опасных болванов, которые умеют только смотреть в зеркало прошлого и желают отодвинуть наш народ на тысячу лет назад. В своем ослеплении они не замечают, что речь может идти не о возрождении отживших форм, а только о создании нового немецкого права, самым непосредственным образом приспособленного к экономическим условиям нашего времени». А так как никто не проник в эти новые условия так глубоко, как Гитлер и те, кто находится под его руководством, то движение должно быть централизовано в Мюнхене. «Мюнхен должен стать образцом, школой, но также гранитной скалой; в первую очередь не должно быть сомнений, что у движения есть руководство, и все должны знать, где оно находится».
Впоследствии эту централизацию партии в Мюнхене прославляли как непревзойденный маневр руководства, но в основе ее лежала конкретная причина: для того чтобы перенести партийное руководство из Мюнхена, надо было бы перевести также мюнхенский рейхсвер. Ибо он был ядром и основой партии. Господа из рейхсвера могли и не приказывать Гитлеру не допускать такого перенесения. Он уже полгода назад сам ответил отказом на заманчивые предложения из Берлина, так как знал, что все его дело зиждется только на рейхсвере.
Несмотря на то что партийный съезд в первую очередь был сколочен из мюнхенцев, последним не удалось провести тезисы своего вождя с таким единодушием, которое выглядело бы как всеобщий энтузиазм. Партийный съезд закончился 31 января довольно бледным «поп liquet» (дело еще не выяснено), без резолюций и без шумных оваций. Австрийцы и немцы из Богемии и Моравии вообще не явились. Однако за кем остается владение, за тем остается и право; так как положение Гитлера не подверглось нападкам, оно фактически укрепилось.
