В те короткие исторические фазы, когда понятия превращаются в живую действительность, политические проекты оказываются обычно неготовыми, решения – недостаточно твердыми, а внутренняя связь между событиями – не столь ясной, как это желательно было бы для человека, изучающего прошлое. Во всяком случае, Зейсер не мог разгадать загадку сфинкса в министерстве рейхсвера, и баварские заправилы не открыли в тумане севера верхушки мачты, к которой мог бы причалить их слишком высоко поднявшийся воздушный шар. Если они не желали упасть на поля штреземановской реальной политики, им оставалось только смело довериться собственным силам. Кар страшно вырос – по крайней мере, в собственных глазах. Итак, никаких компромиссов с Эбертом! Ни в коем случае не идти на мировую со Штреземаном! Кар сам хотел стать теперь диктатором Германии; «господа с севера» должны были фигурировать только в его свите. В перспективе ему уже мерещилась императорская корона для Вительсбахов; ведь сам Клас пустил этот метеор в своих газетных статьях.
«Пятьдесят один процент» Лоссова
Но предварительно надо было затоптать огонь дворцовой революции у себя дома. Гитлер в экстазе чуть не потерял рассудок и сравнивал себя в присутствии Лоссова с Гамбеттой и, уж конечно, с Муссолини; сотруднику Лоссова, подполковнику барону фон Берхему, он заявил, что чувствует в себе призвание спасти Германию. На возражения Берхема, что в проектируемой Гитлером германской диктатуре Людендорф невозможен по соображениям внешней политики, Гитлер ответил: «Людендорф будет выполнять только задачи военного характера, он нужен мне для привлечения рейхсвера. Он никоим образом не должен соваться в политику и мешать мне». В докладе подполковника мы находим следующее замечательное место: «Гитлер прибавил, что Наполеон при образовании своей директории тоже окружил себя только незначительными людьми».
Ближайшие сотрудники смеялись над такими выходками зазнавшегося Гитлера. И уж во всяком случае никто не мог в то время поверить, что Людендорф – только монумент на колесах, который по желанию Гитлера подвозят на показ публике. «Разумеется, руководящий пост займет не Гитлер, – успокаивал Крибель, военный руководитель “Боевого союза”, одного посетителя из северной Германии, – да у него вообще в голове только его пропаганда». Геринг уже 23 октября заявил начальникам штурмовых отрядов, что имперским диктатором будет, конечно, Людендорф, а Гитлера «уж как-нибудь включат в правительство». Как-нибудь… Геринг еще не представлял себе в точности, какое полезное занятие можно будет дать народному трибуну после захвата власти.
Однако – кто знает – быть может, человек, «снимающий головы», окажется самым подходящим для того «крайнего террора», который Геринг возвестил на упомянутом совещании? «Кто будет нам чинить малейшие препятствия, – сказал будущий председатель рейхстага, – того мы немедленно расстреляем. Вожди уже теперь должны наметить себе лиц, которых нужно будет уничтожить. Для устрашения надо будет сейчас же после переворота расстрелять хотя бы одного человека».
Это было подлинно революционное настроение, но для человека такого склада, как Кар, оно было слишком кровожадным. Он решил произвести чистку среди своих сподвижников и устранить слишком увлекающихся. С этой целью он созвал 6 ноября начальников военных союзов и вместе с Лоссовым сделал им строгое отеческое внушение, смысл которого сводился к следующему: Кар запрещает всякий переворот, кроме того, который он сам подготовляет. «Выступление начнется лишь тогда, когда все будет готово. Приказ к выступлению отдаю я».
А у Лоссова, припертого к стене начальниками военных союзов, вырвались тогда ставшие знаменитыми слова:
«Мой бог, ведь я готов выступить, я готов выступить, но только тогда, когда у меня будет пятьдесят один процент вероятности успеха».
Гитлер боится опоздать
Бесхитростные военные, присутствовавшие на этом совещании, досадовали на трусость баварских диктаторов; они не подозревали худшего. Но когда они доложили в главном штабе национал-социалистов о совещании у Кара, Шейбнер-Рихтер вскочил как ужаленный. Нет, Кар медлит не из трусости, напротив, у него, очевидно, на уме решительный шаг, он желает обойти Гитлера и Людендорфа.
Гитлера охватил страх. Он боялся, что его обойдут в решительный момент. Вечером он совещался с Шейбнером и Дитрихом Эккартом. Балтиец доказывал, что надо что-нибудь предпринять и воспрепятствовать Кару обойти Гитлера. А так как Кар все же скоро выступит, то лучше всего опередить его, сохраняя видимость дружбы. Крибель телеграфировал в провинцию и призвал своих дружинников к оружию. В ночь с 10 на 11 ноября должно было состояться военное учение под Мюнхеном, а утром дружинники должны вступить в столицу, провозгласить национальное правительство и поставить Кара и Лоссова перед совершившимся фактом.
Но предварительно Гитлер сделал еще одну попытку убедить Кара добром: он попросил у него аудиенцию 8 ноября. Если бы Кар дал ему эту аудиенцию, Гитлер, возможно, удовольствовался бы ролью союзника и соправителя и с этим результатом спустился бы по лестнице верхнебаварского окружного управления. Возможно и то, что Кар арестовал бы его в приемной своего кабинета. Но Кар избежал этой дилеммы, так как вообще не принял Гитлера. В последние недели вождь национал-социалистов слишком зазнался и не желал присутствовать на конференциях у генерального государственного комиссара как один из многих. Поэтому Кар не дал ему просимой на 8 ноября аудиенции для разговора с глазу на глаз. Чтобы выдержать тон, диктатор счел нужным хотя бы отсрочить свидание до 9 ноября. Возможно, что трибун подождал бы и до 9-го, но тут случилось нечто, повергшее его в тревогу.
8 ноября Лоссова посетил граф Гельдорф, впоследствии ставший руководителем берлинских штурмовиков, а тогда состоявший адъютантом при руководителе «Стального шлема» Дюстерберге. Он привез плохие известия. Генерал потерял самообладание. «Если, – вскричал он, – в Берлине у вас только евнухи и кастраты, слишком трусливые, чтобы принять какое-либо решение, то от одной Баварии тогда нельзя ждать спасения для Германии». Это было покуда безобидным брюзжанием. Но вот что последовало затем: «Мы здесь в Баварии не намерены застрять вместе с севером в болоте. Если у севера нет воли к жизни, то в конце концов, желаем мы этого или нет, это должно в той или иной форме повести к отпадению». Так говорил Лоссов.
Лоссов, описывая впоследствии эту сцену, злорадно прибавил: «Граф Гельдорф сидел как в воду опущенный и ушел в таком же настроении». По-видимому, Лоссов вовсе не понимал тогда, какую он заварил кашу.
В большой тревоге граф поехал к Шейбнеру-Рихтеру и сообщил ему: баварцы угрожают отпадением.
По-видимому, Шейбнер, направлявший тогда политические шаги Гитлера, действительно опасался в этот момент близкого сепаратистского путча в Баварии и решил, что для националистического движения пришел исторический момент спасти Германию от развала. Нельзя было терять более ни часу.
«Умеешь ли ты молчать, Тони?»
Для путча представлялся замечательный случай. По просьбе некоторых промышленных организаций фон Кар выступал 8 ноября с большой программной речью в пивной Бюргерброй. Это было совершенно безобидное собрание самых мирных обывателей Мюнхена. На этом и построил свой план Гитлер, собравший наспех несколько сот вооруженных людей. Кроме его ближайших соратников, был посвящен в дело только Пенер; сговориться с Эрхардтом не удалось. Не будь Гитлера, собрание разошлось бы около десяти часов вечера, провозгласив «ура» в честь г-на генерального государственного комиссара, и Кар мог бы по-прежнему дожидаться Класа, Банга и других «господ с севера».
