Гитлер поехал в казармы улаживать конфликт; вероятно, он думал, что по своем возвращении застанет Людендорфа и Лоссова за обсуждением плана похода на Берлин, т. е. застанет, так сказать, военный совет в полном разгаре. Но Людендорф разрешил трем свежеиспеченным членам правительства разойтись по домам. Когда Шейбнер-Рихтер позволил себе скромное возражение, генерал прикрикнул на него: никто не смеет сомневаться в честном слове германского офицера.
Взбешенные генералы
Рассказывать подробно о том, что побудило Кара и Лоссова приступить к подавлению путча, не входит в нашу задачу. Упомянем лишь, что версия о вмешательстве принца Рупрехта и кардинала фон Фаульгабера является вымыслом. Если в эту ночь что-либо поддержало триумвиров в их далеко не твердой решимости оказать сопротивление, то это в первую очередь была позиция мюнхенских генералов, оставшихся в стороне от событий. Комендант города, генерал-лейтенант фон Даннер, в разговоре с третьими лицами обругал Лоссова «бабой»; когда Лоссов вернулся, он резко спросил его: «Надеюсь, все это было только блефом?» Теперь сказалось все раздражение офицерства против партизанщины; в сцене, разыгравшейся в пивной Бюргерброй, генералы видели позор для армии. После истории с револьвером Гитлер, по традиционным понятиям об офицерской чести, должен был быть зарублен на месте. Этого не учел бывший ефрейтор.
Еще прежде чем сговориться с Лоссовым, Даннер, Кресс фон Крессенштейн и майор Леб, впоследствии начальник воинских сил Баварии, сошлись на совещание и приняли меры, чтобы войска были приведены в боевую готовность. Надо думать, они не преминули бы также послать их против Лоссова. К тому же стало известно, что президент Эберт передал генералу фон Секту всю исполнительную власть в империи, а Сект дал знать в Мюнхен, что он намерен подавить путч военной силой. Взбешенные генералы были хозяевами положения.
Одним словом, у триумвиров была тысяча причин одуматься и как можно скорее прийти в себя после этого кошмарного вечера, в котором если не все трое, то уж во всяком случае Кар на минуту потерял рассудок. Приняв решение, Кар, Лоссов и Зейсер в следующую ночь и в течение следующих недель не без достоинства несли бремя событий и воспрепятствовали тому, чтобы их неосторожное поведение привело к опасным последствиям.
Виселицы и заложники
Тем временем Пенер и Фрик составили прокламацию, которая на следующее утро была расклеена по городу:
«Для суда над преступниками, представляющими опасность для народа и государства, учреждается национальный трибунал в качестве верховного судилища. Приговоры его будут гласить: виновен или не виновен. Во втором случае следует оправдание, в первом – смертная казнь. Приговоры приводятся в исполнение в продолжение трех часов».
Другой декрет объявлял вне закона «негодяев-верховодов» 9 ноября 1918 г. и провозглашал долгом каждого немца предать в руки национального правительства мертвыми или живыми Эберта, Шейдемана, Оскара Кона, Пауля Леви, Теодора Вольфа, Георга Бернгарда и их «приспешников и помощников». Автор этого замечательного декрета, к сожалению, остался неизвестным.
«Национальный трибунал» Пенера и Фрика опирался на проект конституции, выработанный членом высшей баварской судебной палаты Теодором фон дер Пфордтен. Этот проект, – творчество одного из высших судей в Германии, – содержал тридцать один параграф, из которых каждый третий угрожал смертной казнью за то или иное «преступление». При этом «имперский наместник», который предусматривался этой конституцией, не был даже связан применявшимися до сих пор способами смертной казни; Пфордтен предлагал казнь через повешение или через расстреляние, но текст его конституции, во всяком случае, не исключал также колесования или сажания на кол. Никаких правовых гарантий! Имперский наместник и наместники в отдельных союзных государствах имели также право по своему произволу изменять вынесенные приговоры (параграф 29-й). Кроме того, они могли объявлять человека вне закона, т. е. предоставлять первому встречному право убить его; за помощь объявленному вне закона назначалась смертная казнь (параграф 27-й).
На другой же день было сделано несколько попыток применить к делу это новое правосудие.
Утром 9 ноября штурмовики ворвались в мюнхенскую ратушу и арестовали девять социал-демократических членов городской управы и первого бургомистра Шмида. Несколько главарей штурмовиков, в том числе будущий руководитель «защитных отрядов» Берхтольд, посадили арестованных на грузовик, отвезли их за город в лес, велели им здесь сойти и увели их в сторону. «Видно, пришел мне конец», – сказал седовласый бургомистр. Придя на прогалину, Берхтольд сказал заложникам, что имеет сообщить им нечто неприятное. Они были уверены, что это – смерть. Но это был только садизм. Штурмовики тем временем узнали, что путч подавлен; им теперь нужна была штатская одежда их пленников, которую они и отобрали.
Затем к ним подъехало несколько чиновников муниципалитета. Они рассказали штурмовикам, что арестованные нужны в ратуше, так как без их подписи не могут быть выплачены пособия безработным. Если их расстреляют, беднота не получит пособий и произойдут беспорядки. Неизвестно, поверили ли штурмовики этому обману или просто рады были случаю развязаться с арестованными, не роняя своего достоинства. Для арестованных важно было, что они получили свободу и могли хотя бы в одном нижнем белье вернуться с ближайшим поездом в Мюнхен.
Другие группы грабили частные квартиры еврейских граждан и увели около двух десятков заложников; имена их они нашли в списке абонентов телефонной сети. Они арестовывали наобум тех, чьи имена казались им еврейскими. Таким образом, в число арестованных попал один граф и несколько националистов. Заложников отвели в подвалы пивной Бюргерброй, где под конец стража собиралась их пристрелить и уже направила на них винтовки; арестованные бросились ничком на землю, в этот момент ворвалась полиция и освободила их.
Не хватало двадцати четырех часов
В ночь на 9 ноября Гитлера бросало то в жар, то в холод, он пережил минуты ликования, отчаяния, разочарования и надежды. «Теперь настанут лучшие времена, – сказал он Рему, сияя от счастья, и обнял друга, – мы будем денно и нощно работать для нашей великой цели, для спасения Германии от нужды и позора». Часом позже он уже мрачно говорил, что хорошо будет, если удастся из этой истории кое-как выбраться; если же не удастся, придется повеситься. Прошло еще несколько времени, и он властно обращается к Пенеру: «Г-н министр-президент, – он произнес это слово величественным тоном, как Наполеон сказал бы своему маршалу: герцог Тарентский! – Г-н президент, мы дали вам в руки власть, используйте же ее! Мы должны теперь проявить инициативу. Когда наши патрули пройдут по городу с кличем: “выходите под знамена”, посмотрим, не проявит ли тогда население энтузиазма!».
Действительно, несмотря на политическое фиаско, революционеры еще могли бы заставить военное счастье повернуться в их сторону, если бы только они были несколько лучше подготовлены. Вечером у них было восемьдесят человек, но за ночь к ним прибавилось много народу. Если считать всех тех, кто стоял на бивуаках в различных концах города, подходил к Мюнхену по шоссейным дорогам, подъезжал на грузовиках, у Гитлера, несомненно, было несколько тысяч человек. По своей численности силы «Боевого союза» превосходили правительственные войска. У союза не было также недостатка в пулеметах и орудиях, у него не хватило только двадцати четырех часов, когда время было так дорого. Поэтому он не мог занять казарм, отрезать вокзалы, захватить контроль над телеграфом, хотя для всего этого были выработаны точные планы. Какие возможности были тогда упущены, в этом пришлось в ту же ночь убедиться Кару и Лоссову в казармах рейхсвера. Им пришлось переходить из барака в барак, чтобы обеспечить себя от неожиданностей со стороны своих верных солдат. На другой день в одном батальоне офицеры двух рот отказались выступить, командир третьей роты «лишь скрепя сердце стал на военную точку зрения». Офицерство раскололось: между старшими и младшими офицерами прошла резкая грань, водоразделом можно было считать чин майора. Временами положение казалось столь тревожным, что Лоссов должен был забыть свое самолюбие и обратиться на следующий день к Секту с просьбой прислать еще три батальона и три батареи. Впрочем, их уже не пришлось пустить в дело. Генерал убедился, что против ожидания путч уже сошел на нет.
