Еще больше «ужасов» в другой истории, описанной тем же бойким пером. Это – поездка на автомобиле, во время которой руководитель берлинской организации видит чуть ли не привидения. «Вдруг д-р Геббельс приподнимается со своего места. Стой, товарищ шофер, стой! Автомобиль останавливается. Что случилось, доктор? – Не знаю, но нам угрожает опасность. Мы нащупываем в кармане револьверы и выпрыгиваем из автомобиля. Никого не видно, ничего не слышно. Осматриваем со всех сторон машину: все четыре камеры надуты и прочны. Но стой, что это? Действительно, на заднем левом колесе недостает четырех гаек. Из пяти гаек не хватает четырех. Дьявольская подлость. Злой умысел подтверждается следами неумелой работы».
И для других национал-социалистических главарей профессия агитатора тоже была небезопасной. Грегор Штрассер после одной потасовки даже пролежал несколько недель в кровати. Однако никто не проявил такой нервности, не чуял на каждом шагу опасностей; никто так старательно не вносил свои переживания в партийную хронику. Неудивительно, что Штрассер возмущенно пишет в конце апреля 1927 г. в своей «Берлинской рабочей газете»: «У солдат фронтовиков не принято рекламировать свои поступки и каждый раз восхвалять себя в торжественных статьях, как это практикуется кое-где в нашей партии». Геббельс вообще давал обильную пищу для злых языков из кругов Штрассера.
Эрих Кох, впоследствии руководитель кенигсбергской организации, хорошо знавший Геббельса еще по эльберфельдскому периоду, поместил в том же номере штрассеровской газеты статью под заглавием «Результаты смешения рас». На первый взгляд, безобидный «научный» очерк, доказывающий, что «люди с изуродованными ногами – подозрительные субъекты». «Берегись меченого», – говорит нижнесаксонская пословица. Эта народная мудрость, пишет автор, продиктована опытом, она указывает на результаты смешения рас и предостерегает от людей, являющихся продуктом такого смешения. Ричард III был горбатым и хромым, Людовик XIII был калекой, а у Тал ейрана, с его неуклюжими обрубками вместо ног, был особенно плохой характер.
«Вряд ли можно применять к этому человеку почетное слово – характер. Он умел раздувать дело, ослеплять, распускать на весь мир ложные сенсации, без зазрения совести использовать преданность других и затем бросать их как выжатый лимон, чтобы присвоить себе чужие заслуги. К тому же он был искусен в благородных искусствах клеветы, интриг и лжи. Он предал по очереди своего императора Наполеона и своего короля Людовика XVIII».
Под маской истории перед нами, конечно, не что иное, как пасквиль на руководителя берлинской организации; в партии подвергали большим сомнениям арийское происхождение Геббельса, которого ненавидели за его характер. «Довольно примеров, – говорится дальше в указанной статье, – все они показывают нам, к каким ужасающим результатам приводит смешение рас, дегенерация рас. Лица с физическими и духовными недостатками, обусловленными их расовым происхождением, правда, нередко обладают качествами и способностями, которые вначале подкупают в их пользу; но эти достоинства подобны вспыхиванию электрической лампочки перед коротким замыканием тока и наступлением постоянной темноты. Это – всегда смышленые, но безмерно честолюбивые, бесчувственные эгоисты, приносившие до сих пор народу только вред».
Борьба отравленным оружием за Берлин
Лозунг «завоевания Берлина», с которым выступил Геббельс в конце 1926 г., был вначале чисто академическим начинанием с подделкой под народный тон. Гитлер со своей семеркой сразу попал из Мюнхена в мировую политику, и в 1927 г. он уже «учитель» всего немецкого народа, а не просто агитатор. Напротив, Геббельс сознательно ползает со своей пропагандой по дну столицы и нападает не на верхушку, а на низших представителей власти. Гораздо больше, чем рейхсканцлер Маркс и министр президент Браун, его интересует помощник начальника полиции д-р Вейсе; этого чиновника еврейского происхождения Геббельс тотчас же наградил именем Исидор. Когда д-р Вейсе доказал на суде, что его имя вовсе не Исидор, Геббельс стал полемизировать просто против Исидора без фамилии; «Исидор» – это система, имя же берлинского помощника начальника полиции ему совершенно безразлично. Словечко «система» придумано Геббельсом; он же ввел в обиход в национал-социалистической пропаганде слова «Третий рейх», заимствовав их из книги Меллера ван-дер Брукка.
«У нас здесь не желают знать о “высоком уровне” полемики, нам здесь наплевать на эти финтифлюшки», – писал он прежде из Рурской области, и с этим же «принципом» он двинулся в поход на Берлин. Перед ним великая цель: «Совершить революцию, чтобы освободить класс, а через этот класс отечество, вот наша задача, задача немецкой рабочей молодежи физического и умственного труда. Историческая задача немецкого рабочего заключается в освобождении Германии».
«Эта свобода должна быть сначала завоевана внутри страны: без свободного рабочего нет свободной Германии», – заявляет он. Но эта Германия – не Германия старых мечтателей-утопистов: «Новое государство покоится не на однообразии, а на дифференциации. У нас никогда не было принято смазывать различия, фактически вытекающие из труда, жертв и заслуг».
Это было уже более чем высокомерное «привлечение рабочих»; это звучало как «обновление» пролетариата, как возведение его в дворянство продуктивной нации. Здесь есть, пожалуй, доля беллетристики; пожалуй, больше от Моммзена, чем сострадания к несчастным, которых Геббельс гнал на битву в интересах партии, утешая их перспективой национального рая, векселем на предъявление в потусторонний мир. Но в истории таким пророкам всегда приходится отвечать на вопрос малых сих: учитель, скажи, что же нам делать? «Приносите жертвы, – отвечает Геббельс, – приносите жертвы, как вам приказывают». Но после его пламенной проповеди его конкретные указания просто омерзительны. «Национал-социалисты, – пишет “Ангриф” в сентябре 1927 г., – остерегайтесь дома № 14 по улице X, 2-й этаж. Там живет г. Y, один из самых опасных ваших преследователей». Через несколько дней он тем же манером науськивает своих читателей на другого противника: «Национал-социалисты! Мы опять должны предостеречь вас от одной опасной местности…» Если г. Y или г. Z станут теперь жертвой жестокого избиения, то «Ангриф» умывает руки: ведь он «предостерегал»… Такое циничное подстрекательство к чисто хулиганским, люмпен-пролетарским поступкам тоже заставляет сомневаться в искренности Геббельса и его превознесения рабочих до небес; слишком уж напоминает оно даровое пиво.
Самым подходящим центром для берлинского национал-социализма были буржуазные предместья Фриденау и Штеглиц, старые вотчины немецкой национальной партии; отсюда уже в 1927 г. начато было наступление на северную часть города. Восточная часть еще долгие годы оставалась неприступной крепостью для национал-социалистов. Зато в залах Фаруса и в пивной Бок-Брауерей они вовсю дрались с коммунистами, и Геббельс не преминул увековечить в партии битву в залах Фаруса по образцу битвы в пивной Хофброй. Кровавый миф о столкновении при Фельдгернгалле, при котором как-никак действительно погибло четырнадцать человек, почти не дошел до сознания берлинцев; зато вокруг нескольких крупных драк в предместьях у городской железной дороги скоро создалась своя «традиция». Два года спустя официальная, наспех состряпанная история партии, говоря о «первых стадиях движения», подразумевает под этим уже никак не пивную Хофброй или гитлеровский путч, а «битву в Лихтерфельде», и вождем был здесь уже не Гитлер, а Геббельс. Последний в интересах собственной славы преподнес берлинцам политику, ориентирующуюся на местные интересы, впрочем, он мог сослаться в свое оправдание на то, что гордым жителям германской столицы никак нельзя было преподнести национал-социализм в виде баварского продукта. «Нужды нет, пусть движение получит в разных местах несколько разную окраску», – сказал даже Гитлер, когда ему жаловались на это обстоятельство.
