Я обернулась. Ну что, нажать заветную кнопку и попросить Алана Арье отнести меня пописать?
А стоило бы, хотя, конечно, я не могла, в каком бы виде он меня ни видел.
Но прежде чем убрать телефон в карман, я решительно удалила иконку чёртова сайта «Первая ночь». Вот выберусь отсюда, тогда с этим и разберусь.
Чтобы перенести центр тяжести вперёд, и встать, не упираясь руками в подлокотники — каждое движение отдавалось болью в плечах, — я нагнулась. И замерла: у витой ножки столика, в складках медвежьей шкуры лежал белый прямоугольник свёрнутого листа.
— А это ему зачем? — удивилась я, увидев зернистый снимок пускающего фонтанчик кита, наклеенного на машину.
Я прекрасно знала этот логотип.
И отлично знала эту машину со знакомой трещиной вдоль всего лобового стекла.
Глава 18. Алан
Что же такое было в её телефоне, из-за чего она так перепугалась?
Стоя посреди кабинета в лаборатории, я проверял карманы в поисках снимка с изображением кита. И не находил. Снимок машины был, я развернул и кинул его на стол. А вот снимок кита я, видимо, где-то выронил.
— Ладно, найдётся, — я упал на стул, откинул голову к спинке, закрыл глаза.
И зря закрыл. Перед глазами тут же возникло её лицо. Чуть тронутые улыбкой губы. Они приоткрылись, обнажив белые зубки, розовый кончик языка. Он выскользнул, поймал пластиковую трубочку… Волна чистейшей похоти прокатилась по телу.
Чёртова девчонка!
Я резко сел. Резко выдохнул, подавляя душное марево такого острого желания, что впору встать под холодный душ. Беспроводная мышь дёрнулась в руке как живая, осветив гладкую поверхность стола пятном красного света. И каждый из трёх составленных под углом мониторов, приветливо загорелся большим экраном.
Какого дьявола она так на меня действует! Ведь смотреть же не на что. Кожа да кости.
И какого я не сделал этого сразу?
Я барабанил пальцами по столу и злился: что так долго анализирует данные аппарат исследования крови, что так медленно работает электронный микроскоп, загружая срезы, и что с её телефона я сразу не сделал «зеркало» и не удосужился заглянуть в переписку дальше рабочего чата.
— Вопрос, конечно, в другом: зачем я вообще забиваю себе этим голову? — подскочил я пару минут спустя, не в силах сидеть на месте.
Как у Конан Дойля великий Шерлок подозревал даму в убийстве, а причиной её волнения было всего лишь отсутствие пудры на носу. Так и эта блондиночка наверняка переписывалась о каких-нибудь глупостях с подружками, а я уже надумал себе всякого.
Чего надумал? Мужских рук, ласкающих её тело — вот чего.
Но не эта неконтролируемая ревность, а какое-то внутреннее беспокойство, куда более весомое, чем тупая физиология взрослого похотливого самца, всё же заставило меня открыть нужную программу. И пока трудолюбивый бот создавал нейронные связи, раскидывал сети, тянулся щупальцами к тайнам в глубине сотовых мозгов её телефона, я решительно пересёк лабораторию.
— Да заканчивай ты уже! Я же и так знаю, что там! — пнул я сраный анализатор, что до сих пор думал над пробиркой с её кровью, словно никак не мог решиться: сообщать мне плохие новости или нет.
На самом деле это был нормальный цикл его работы — два с половиной, три часа, в зависимости от поставленной программы. Но сейчас они казались мне вечностью, которая никак не заканчивалась.
Результаты анализа крови, после того как я увидел её язык, беспокоили меня куда больше, чем история просмотров её браузера и даже куда больше наличия в анамнезе какого-нибудь завалящего студентика, который её время от времени потрахивал. Исключительно время от времени и, возможно, они даже расстались. То, что постоянного парня у неё нет, тут, как говорится, и к бабке не ходи. Но в поисках утешения и душевного тепла после всего, что случилось, она ведь легко могла ему написать. Схема стара как мир: напиться — домогаться бывшего — устыдиться. В данном случае «напиться» равно «чудом остаться живой». По выбросу в мозг гормонов дурости и ощущению, что сейчас можно всё — одинаково.
Но к чёрту это! Сейчас меня серьёзно беспокоило только её здоровье.
Привычно слизнув новую каплю её крови с тыльной поверхности ладони, я почувствовал во рту такой острый вкус свежей ржавчины, что опасался этих результатов. Мне категорически не нравился ни жёлтый налёт на её языке, ни слабость и тошнота, ни этот привкус окисляющегося железа, которого раньше в её крови не было.
Дьявол! Ну не мог же я банально ошибиться с группой крови? Первая отрицательная, как и у меня. Первую отрицательную эритроцитарной взвеси я ей и влил, опасаясь за её жизнь.
— Так откуда, чёрт побери, гемолиз? — мерил я шагами лабораторию. — Откуда разрушенные эритроциты? И распад гемоглобина с выделением в кровь железа?
Я переживал. Я ждал результатов и ждал Шерлока.
Ждал как глоток свежего воздуха. Эта девчонка измотала меня так, словно ковырялась в мозгу ложкой для мороженого. Вырезала из него ровные шарики как из арбузной мякоти и складывала обратно в том порядке, в каком нравилось ей.
Я устал от неё настолько, что мне даже Зои не помогла.
А я хотел заниматься своими делами, хотел выбросить из головы её «хочу», что она выдохнула так чувственно, отвечая на мой вопрос, что я забыл о чём спрашивал.
Я посмотрел на вспотевшую ладонь. На влажный след, что медленно испарялся с глянцевой поверхности стола, на который я опёрся.
Нет, Зои! Нет, ты не права! Она ничего для меня не значит. Просто мне нужна кровь. Свежая, горячая, настоящая. И ничто другое тут не поможет, ты же знаешь. Хотя бы глоток, несколько капель, чтобы унять эту дрожь, эту раздражительность, интоксикацию и нездоровую похоть, что разрасталась на пустом месте потому что как долбанный наркоман, или гурман, назови как хочешь, я хотел не просто кровь, а ту самую кровь, кровь возбуждённой женщины. Адский коктейль из гормонов, феромонов и эндорфинов, что выбрасывается в кровь при сексе. Как у собаки Павлова желудочный сок выделялся на свет, так у меня рефлекторно вставал при одной мысли о крови. Потому что кровь — это секс. А секс — это кровь.
А она. Она ничем не виновата. Но она была там, когда мы с Кирой…
Дьявол! Да, я думал о ней, когда последний раз был с Кирой, чего уж теперь!
И теперь этот секс, этот вкус связан с девчонкой, хочу я этого или нет.
Чёрт побери! Нет, я не схожу с ума! Павлов был физиолог. И это физиология. Это от меня не зависит.
И девчонка не привязалась. Невозможно к кому-то привязаться за полдня. А уж такому мотыльку-пудельку, как она, к такому злому колючему крабу-отшельнику как я — особенно.
Но я в курсе что с ней происходит. Это благодарность. Это одиночество. И это — страх. Страх остаться наедине со своими демонами. Уж мне ли не узнать этот страх.
