В молчании, воцарившемся в зале, было даже слышно, как льется вода по желобам особняка. Локи заметил, как Рита часто и поверхностно дышала, как дрожали ее ноздри, как будто ведьма почуяла что-то новое в этих двоих.
— Нет, — наконец отпустил ее граф, — тебе показалось, Карл.
Тот хотел было возразить, но поспешил молча поклониться и отступить к Кларе. Настя и граф продолжали сверлить друг друга глазами.
И… граф Виттури первым отступил в сторону, и хоть лицо его было безмятежно, и легкая усмешка пролегла морщинками в уголке губ и на щеке, Рита видела, как сжались его пальцы. Этот жест она знала. Венец на Насте, несомненно, был. И не нужно быть ведьмой, чтобы догадаться какой. Слезы навернулись на глаза Риты, но она поспешила скрыть их от всех, отвернувшись к окну, за которым плакали небеса.
Настя выскользнула в коридор. Дошла до своей комнаты и сначала села на кровать, вся дрожа от напряжения.
Как всегда, физический контакт с графом Виттури оставил после себя шлейф легкой тоски и боли, но Карл напугал ее. Что видели его странные, практически прозрачные глаза? Будущее? Венец жертвы? Примет ли она сама окончательно свою такую печальную судьбу?
Настя поколебалась, но взяла в руки телефон. Набрала номер.
— Малыш? — Голос мамы, такой любимый и полный нежности, вызвал слезы на глазах.
— Да, мам. Просто звоню узнать, как ты.
— Мы волнуемся. Со всеми этими катастрофами, катаклизмами, эпидемией нам страшно за тебя. Может, вернешься домой?
— Здесь… безопасно, мам.
— Скучаем по тебе, котенок. Ты что, плачешь, Настя?
— Нет, мам, — она улыбнулась, стараясь не всхлипнуть, — просто я тебя очень люблю.
— И я тебя люблю. Всегда буду любить, малыш. Стоит ли оно того? Хочешь ли ты этого на самом деле? Может, вернешься? Курсы испанского можно найти и в Москве.
Соленая слеза скользнула ей на губы, и Настя слизнула ее кончиком языка.
— Это стоит того, мам. Ради будущего. Мне пора, целую!
Она делает это ради их будущего. Ради всех, кого любит.
Настя отключила вызов и горько разрыдалась, потом поняла, что, сидя в спальне, не успокоится, схватила плащ, прокралась вниз и выскользнула за дверь.
Влажный сочный воздух ударил в ноздри, и все в ней затрепетало от счастья. Накинув плащ, она прямо в босоножках сбежала с крыльца и, пританцовывая от нетерпения, открыла чугунную калитку. На улице в центре Москвы никого не было, и она, ликуя, бросилась бежать, подставляя то и дело лицо дождю. Хоть что-то! Проводила рукой по коре деревьев на бульваре, но от них энергии было совсем мало. Где-то рядом может быть и парк… Там она напьется сил. И тогда сможет посмотреть иначе на все.
— Земная, я, конечно, все понимаю, но сбегать нехорошо…
Она развернулась, капюшон съехал с головы, дождь мочил ее светло-русые волосы, глаза стали зеленее, чем обычно.
— Нехорошо обращаться со мной так, как ты! — Ярость взметнулась в ее душе.
— Как так? — В карих глазах демона вспыхнули искры смеха.
— Вот так! — И она смело схватила его лицо, как он ее совсем недавно, с силой стараясь вдавить пальцы в его кожу. — Посмотри мне в глаза, демон, и скажи, зачем ты мучаешь меня?
Он мягко освободил свое лицо, накрыв ладонями ее руки. Она хотела освободиться, улизнуть из тепла его рук, словно верткая змея, но он не пустил, притянул ее к себе ближе.
— Не я тебя мучаю, ты сама себя изводишь, Настя. Нет места более неизведанного, таинственного, таящего в себе сюрпризы и открытия, чем твоя собственная душа. В ней можно найти врагов и союзников. Зависит от того, кого ты ищешь, — сказал он.
Она подставила лицо дождю, капли, будто слезы, бежали по ее щекам.
— Знал бы, демон, как я устала…
— Знаю. Но нам нет покоя. И никогда не будет.
Она потянулась к нему. Положила руки на плечи. Граф никак не двигался ей навстречу. И ей это понравилось. Кончиками пальцев медленно, изучая, она провела по линиям его лица, по бровям, по полуприкрытым векам, по переносице соскользнула на нос, по крылу носа до щеки и дошла до уголка губ. Она коснулась его губ несмело, повторяя изгиб верхней губы, но потом пальцы соскользнули вниз, и она прижалась губами к его губам, встав на цыпочки. Он чуть заметно ответил. Это легкое прикосновение, контакт, вдруг разбудило в ней желание поцеловать его еще, и она прижалась сильнее, желая вместе с поцелуем проникнуть в его душу.
Внезапно она ощутила страшное одиночество, которое, казалось, жило в ней миллиарды лет, таким глубоким, древним, горьким оно было. Она словно провалилась вниз, как Алиса, падая долго, так долго, что ужас и страх сменился отчаянием, а потом и вовсе равнодушием. Желчь обиды ошпарила ее душу точно прогоркшее кипящее молоко, а вслед за ним в сердце родилось глухое презрение. Но вместе с тем во всей этой тьме она увидела прекрасный цветок, ярко-красный и вибрирующий, она не сразу поняла, что это огонь. Она протянула к нему руки без страха, огонь лизнул ее, и она вдруг увидела перед собой картинную галерею. Огонь переместился на ладонь, и Настя, словно Данко с горящим сердцем, пошла по этой галерее, рассматривая картины. Вскоре Настя поняла, что все они написаны на религиозные темы. На первой был изображен бог в окружении ангелов. Она узнала архангела Михаила в одежде воина, стоящего справа от создателя. Слева стоял другой ангел, бог, казалось, беседовал с ним, отвернувшись от Михаила. Ангел этот был одного роста с богом, крупнее, чем остальные. На другой картине этот ангел пытался защитить перед создателем группу мятежных ангелов, которым грозило изгнание из Рая. Несмотря на уговоры, они были изгнаны. Некоторые из них обернулись со злобой на лицах, пока уходили, согнувшись, прочь.
На третьей картине этот же ангел стоял рядом с богом, пока тот вдыхал жизнь в Адама. На четвертой картине ангел вел беседу с Адамом и Евой, словно что-то объясняя им. На следующей ангел стоял в задумчивости у Древа познания, не решаясь сорвать плод.
Насте казалось, она знает, что будет дальше. И точно: Адам и Ева вкусили от запретного плода. И пока Михаил гнал их прочь, ангел показал им, как выжить вне Рая, научил строить хижину и обрабатывать землю. На следующей картине бог явно гневался на ангела за это, но тот стоял перед ним такой гордый и уверенный в своей правоте, что сердце Насти сжалось от тягостного предчувствия. На следующей картине ангел останавливал руку Авраама, занесенную над сыном, и успокаивал отца.
Похоже, спасение Исаака стало последней каплей в терпении бога, поскольку следующая картина в самом конце галереи была страшной: на огромном полотне в черноте падал ангел, сброшенный с неба. Вдруг картина перед Настей ожила: всполохи молний озарили черное небо, белые крылья ангела вспыхнули и загорелись, сам он корчился от боли, и эта боль была такой страшной, что Настя задохнулась от нее, как если бы сама летела, объятая огнем, вопль отчаяния сорвался с ее губ, но она ничем не могла ему помочь, он упал в какую-то жидкую грязь, а когда поднялся, не было в нем ни малейшего остатка от ангельского величия и сияния, навстречу Насте двигалось страшное чудовище с почерневшими крыльями, с глазами, полными ненависти и жажды мести. От ужаса, от того, что она ощущала боль его, и от чувств, которые уничтожали ее саму, разрушая изнутри, как кислота, Настя закричала. И очнулась.
