В основном их отношения не изменились. Однако Ним старался быть более внимательным, проводить больше времени дома с детьми, и, возможно, то явное удовольствие, которое получали Леа и Бенджи от общения с отцом, удерживало Руфь от конечного разрыва. Что касается Нима, то он все еще не разобрался, хочет он уйти или остаться. Да и проблемы “ГСП энд Л” занимали большую часть его времени, почти не оставляя места для посторонних мыслей.
– Я никак не могу запомнить все эти еврейские праздники, – сказала Руфь. – О каком празднике отец говорил на этот раз?
– Рош а-шана ле-иланот, или еврейский весенний праздник древонасаждения. Я покопался в библиотеке на работе, в переводе это звучит как Новый год деревьев.
– Новый год еврейских деревьев? Или любых деревьев? Он посмеялся:
– Лучше спроси об этом у своего отца.
Они ехали через город в западном направлении. Движение в городе, казалось, никогда не ослабевало, какое бы время суток ни было.
Неделю назад Арон Нойбергер позвонил Ниму на работу и предложил приехать с Руфью на вечер “Ту бешват”, таково было более распространенное название праздника. Ним сразу согласился, отчасти потому, что тесть был необычайно дружелюбен.
Кроме того, Ним чувствовал себя слегка виноватым перед Нойбергерами, и сейчас, казалось, появилась возможность наладить отношения. Тем не менее его скептицизм по поводу фанатичного иудейства родителей жены остался непоколебимым.
Когда они подъехали к просторному, комфортабельному двухэтажному дому Нойбергеров, расположенному в западной части города, возле него уже стояли машины и из окон слышались веселые голоса. Ним успокоился, увидев гостей. Присутствие незнакомых людей было спасительной возможностью избежать вопросов личного порядка, включая и неизбежный вопрос о дне совершеннолетия Бенджи.
Входя в дом, Руфь дотронулась до талисмана с молитвами, как она обычно делала в знак уважения к вере своих родителей. Ним всегда насмехался над этим суеверным обычаем, но теперь и он вслед за Руфью повторил этот жест.
В доме все были рады их приезду, и особенно появлению Нима.
Арон Нойбергер, розовощекий, коренастый и абсолютно лысый, прежде относился к Ниму с еле скрываемым подозрением. Но сегодня вечером, когда он тряс руку зятю, его глаза под толстыми линзами очков смотрели дружелюбно. Рэчел, мать Руфи, массивная женщина, отрицавшая диету, заключила Нима в объятия, затем, чуть отстранив от себя, оценивающе посмотрела на него.
– Что, моя дочь совсем не кормит тебя? Я чувствую только твои кости. Но ничего, сегодня вечером мы положим на них мяса.
Это развеселило Нима и в то же время тронуло. Почти наверняка, думал он, слухи о том, что их союз в опасности, достигли Нойбергеров, вот они и отбросили все другие эмоции в попытке спасти их семью. Ним краем глаза взглянул на Руфь – она улыбалась.
Она была одета в свободное платье из серо-голубого шелка, в ушах у нее поблескивали серьги из жемчуга такого же оттенка. Как всегда, ее черные волосы были элегантно убраны, ее кожа была нежна и безупречна, хотя и бледнее, чем обычно.
Ним прошептал ей на ухо:
– Ты выглядишь очаровательно.
Она проницательно посмотрела на него и тихо сказала:
– Ты представляешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты говорил мне это?
Но продолжать разговор не было возможности. Они были окружены людьми; начались приветствия, знакомства, пожатия рук. Присутствовало около двадцати гостей, и только нескольких Ним знал. Большинство приглашенных уже ужинали.
– Пойдем со мной, Нимрод! – Мать Руфи схватила его за руку и потащила из гостиной в столовую, где был сервирован буфет. – С остальными нашими друзьями ты пообщаешься позже, – успокоила она его. – А теперь отведай что-нибудь и заполни свои пустоты, пока ты совсем не ослаб от голода. – Она взяла тарелку и начала щедро накладывать еду, как будто это был последний день перед постом Йома Киппера. Ним узнавал многие деликатесы еврейской национальной кухни. Он позволил налить себе бокал белого израильского кармельского вина.
Вернувшись в гостиную, он услышал, как один из гостей объясняет, что только Рош а-шана ле-иланот отмечается в Израиле посадкой деревьев, в Северной же Америке в честь праздника нужно есть фрукты прошлогоднего урожая. В этот раз Арон Нойбергер и другие гости ели инжир, выбирая его с расставленных повсюду тарелок.
Хозяева дома также организовали сбор пожертвований, которые должны пойти на посадку в Израиле новых деревьев. Несколько пятидесяти– и двадцатидолларовых бумажек уже лежали на серебряном подносе. Ним положил свои двадцать долларов и взялся за инжир.
– О, кого я вижу!
Ним повернулся. Перед ним стоял пожилой, маленького роста мужчина с пухлым веселым лицом под облаком белых волос. Ним вспомнил, что это доктор-терапевт, который иногда навещал Нойбергеров. Он напряг память и даже вспомнил имя.
– Добрый вечер, доктор Левин. – Подняв стакан с вином, Ним предложил еврейский тост; – Ле хаим.
– Ле хаим… Как поживаешь, Ним? Нечасто встречаю тебя на этих еврейских мероприятиях. Я удивлен, что ты интересуешься Святой Землей.
– Доктор, я не религиозен.
– Я тоже, Ним. И никогда не был. Свою клинику я предпочитаю синагоге. – Доктор доел свой инжир. – Но мне нравятся обычаи и церемонии, вся древняя история нашего народа. Как ты знаешь, не религия сплачивает еврейский народ. Его объединяет чувство общности, имеющее пятитысячелетнюю историю. Большой, большой промежуток времени. Никогда не думал об этом, Ним?
– Да, думал, и достаточно много. Левин проницательно взглянул на Нима:
– Это беспокоит тебя иногда? Интересно, как много в тебе еврейской крови? А может быть, ты полностью еврей, не соблюдающий всю эту запутанную ритуальную чепуху, которую так любит Арон?
Ним улыбнулся при упоминании о своем тесте, который, пробираясь через комнату в укромный угол с только что прибывшим гостем, с увлечением рассказывал ему о “Ту бешват”:
«…имеет свои корни в Талмуде…»
– Приблизительно так, – сказал Ним.
– Я хочу дать тебе один совет, сынок: не беспокойся, все это и выеденного яйца не стоит. Делай то же, что и я: радуйся, что ты еврей, гордись всеми достижениями нашего народа, но что касается остального – будь разборчивым. Соблюдай Святые Дни, если тебе нравится – я лично в это время уезжаю рыбачить, – но если ты забываешь о них, то ничего страшного.
Ним почувствовал расположение к этому приятному маленькому доктору и сказал ему:
– Мой дед был раввином. Я хорошо помню, что он был добрым и старым. А отец порвал с религией.
– И временами ты начинаешь размышлять, следует ли тебе вернуться обратно?
– Для меня это не совсем ясно. И не так серьезно.
– В любом случае забудь это! Просто психически невозможно для человека твоего положения – или моего – стать культовым евреем. Начни посещать синагогу – и ты убедишься в этом за пять минут. Просто у тебя ностальгия, Ним, привязанность к прошлому. Это нестрашно.
