– Ладно, иди…
Девушка, пока мы с Ареном целовались, исчезла, а караульные стоят с такими непроницаемыми лицами, словно ничего не видели, но к щекам приливает кровь.
Со вздохом проводив Арена взглядом, подхожу к дверям. Тоска сжимает сердце.
Мой стук в тишине дворца звучит неожиданно громко. Пушинка, сдвинув меня мохнатым плечом, лапой распахивает дверь и протискивается первая.
В сумраке просторной гостиной пахнет ванилью и шоколадом.
– Ника?
Тёмные стены будто поглощают сочащийся между портьерами свет, он утопает в бархате обивок, приглушённых расцветок гобеленов и ковров. Даже лак на изящной мебели какой-то матовый. Из магических печатей тут только тусклые бытовые: против пыли и насекомых. Среди узоров стен почти теряется серая дымка, колышущаяся над развёрнутым ко мне спинкой диваном.
Закрывая дверь, я отрезаю и без того сумрачную комнату от проникающего из коридора света. Ковёр гасит звук моих шагов.
Сфера над диваном вспыхивает внезапно, я осторожно заглядываю на сиденье.
Лежащая в домашнем платье Ника обнимается со сковородой. Красный нос, красные глаза, слёзы – она не похожа на вампира (за исключением серой дымки магии), просто несчастная девушка.
Облокачиваюсь на спинку:
– Что случилось? Тебя кто-то обидел?
– Я, – всхлипнув, Ника утирает слёзы рукавом. – Я поняла, что именно я виновата в том, что случилось с Валей.
Как она Валариона…
– Сегодня с утра проснулась и поняла: если бы не помогла товарам мисс Глории пройти таможню, эта зараза не попала бы в Академию.
– Попала бы. Неужели ты думаешь, Культ остановит какая-то таможня? Даже я, Видящая, не понимала, в чём дело.
Пушинка, осмотрев диванчики, вздыхает и ложится на ковёр.
– Принц Линарэн, – Ника сдерживает всхлип, – разработал несколько методик, обещал этим утром опробовать их на Вале… но что, если не получится?
Утром он не сможет этого сделать: у него отбор. Но говорю я совсем другое:
– Ты должна мыслить позитивно, помнишь? – пытаюсь улыбнуться, но губы дрожат.
– А если получится, как я посмотрю Вале в глаза? Я же виновата… ещё неизвестно, как это на нём скажется, он столько занятий пропустил, призыв оружия пропустил… это… это… Нечестно! – рыдания душат её.
Обежав диван, сажусь рядом с ней. Выпустив сковороду, Ника тянется ко мне, утыкается в плечо, тут же намочив платье слезами.
– Лера, мне так страшно.
Её ужас хлещет меня, пробивается сквозь щиты, но я крепче обнимаю Нику.
– Валарион поправится. И ты не виновата. Виноват Культ.
Но утешать проще, чем успокоиться, когда считаешь себя виноватой. А Ника считает.
– Это всё ошибка, ошибка, – причитает она. – Мне не стоило поступать в Академию драконов, я же просто торговка, мне не место…
– Не смей так говорить! – встряхиваю её и тут же прижимаю к себе. – Ника, ты столько всего хорошего сделала: всех правителей спасла, меня, семью Тордоса. Ты нужна нам, нужна, чтобы победить Культ и тех, кто за ним стоит.
– Лера, я такая никчёмная…
– Вот уж кому это говорить, так не тебе. Ника, – глажу её по растрёпанным волосам, а у самой текут слёзы. – Поправится твой Валя. Поправится…
В сжимающемся от её боли сердце разгорается ненависть: к Культу, демонам, Безымянному ужасу… и Шарону Фламиру, так некстати отвлекающему Линарэна дурацким отбором.
***
За титанической уравновешенностью Ники скрывается неожиданно много переживаний и боли. У неё хватает грустных воспоминаний: чужих страхов и секретов, невольно подхваченных из-за просыпающегося дара (простые люди редко защищены от менталистов), и своих собственных – расплата за эти знания: ощущаемый ею страх окружающих случайно передать свои мысли. Ей было одиннадцать, когда она случайно уловила воспоминания сумасшедшего убийцы, и он, когда его арестовывали, клялся убить «маленькую тварь». О том, как её «любили» вороватые сотрудники и партнёры отца и говорить не стоит.
Сквозь слёзы и нервный смех поделившись этим, Ника переходит на полные тепла и надежды воспоминания о тех, кто её любил, несмотря на своеобразный дар, о связанных с ним забавных происшествиях: как она отжимала конфеты у кузенов, стянувших их из закрытого для детей буфета, как «списывала» у отличников в школе. О Валарионе. Она успела почти болезненно к нему прикипеть. «Это было… как… как первое волшебство, как озарение – я вдруг поняла, что с ним мне спокойно, что с ним я будто цельная». И это у Ники безжалостно отобрали, этот свет в её сердце пытаются погасить.
Выговариваясь до глубокой ночи, она, наконец, засыпает. Я сижу рядом, переплетая свои пальцы так крепко, что ногти впиваются в тыльные стороны ладоней.
Ярость клокочет в душе, заставляя до боли стискивать зубы.
Ненавижу Культ.
Ненавижу всё, что они делают с этим миром.
Ненавижу Безымянный ужас.
Источающая золотое сияние Пушинка бесшумно подкрадывается и замирает, глядя мне в глаза. Её мягкий свет напоминает об Арене, и я вновь вспоминаю, сколько нежности было в словах Ники о Валарионе, о близких, всех тех, за кого она боится сейчас, когда Культ пробирается даже в королевские и императорские дворцы.
Любви и переживаний за родных у Ники было больше, чем страхов.
И сейчас, когда вокруг нас смыкается тьма, нужна не ненависть, нужна любовь, надежда, умение видеть, ради чего мы боремся: не ради того, чтобы утолить свою жажду крови, а ради жизни, возможности просто дышать.
Поднявшись, бесшумно прохожу по комнате, ориентируясь на проблески бытовых чар. Из тёмной гостиной в спальню. Сладкий запах цветов напоминает о сокровищнице Арена. Забраться бы сейчас туда и не вылезать – хотя бы немного, чуть-чуть, чтобы перевести дыхание.
Приоткрываю тяжёлую бархатную портьеру, впуская в спальню цветные отсветы фонариков. Дворцовый парк ярко освещён. В небе за его стеной перемигиваются дирижабли.
Слетелись…
Наставник Дарион куда-то спешит с отрядом гвардейцев, в ногу бегущих по дорожке. В башне Элоранарра ослепительно горят окна. Башня Арена выглядит потухшей и заброшенной. Гвардейцы у её основания точно игрушечные солдатики. Кажется, там не только они, но и ещё кто-то. Отсюда не разобрать. Руки сами собой сжимаются в кулаки.
Качнув головой, отступаю. Стягиваю с кровати под балдахином тихо шуршащее, мятое покрывало и вытаскиваю одеяло.
Лишь укутав Нику и убедившись, что она спит, выхожу из комнаты.
Гвардейцы на посту сменились, к ним добавились ещё шестеро. Эти следуют за мной. На перекрёстках коридоров выставлены караулы, а в некоторых комнатах оживлённо переговариваются.
