— Да, Валантен?
— Тьяна, я так скучал. Кажется, за эти дни не было и часа, чтобы я не думал о вас. Доверьтесь мне. Просто доверьтесь, хорошо?
— Да, Валантен…
Сначала он погасил свечи в подсвечнике, в одно мгновение, дунув на все пять штук разом. Потом подхватил Тьяну на руки и донес до кровати, опустил поверх покрывал, сам навис сверху.
— Тьяна.
В почти полной темноте она видела лишь тень над собой, ощущала тепло его большого тела, слышала дыхание. И его сердце вдруг застучало так, словно ему в груди стало тесно.
У ее платья был тугой корсаж, и целый ряд мелких пуговок сзади, лежа на спине, их не расстегнешь.
— Платье, Валантен, его надо снять, — прошептала она, страшась испортить виртуозную работу эссины Витолы. — Расстегните…
— Да. Платье. Потом. Не бойся, — он склонился низко, к самому ее лицу, цепочкой легких поцелуев прошелся по ее щеке от виска до подбородка, потом по шее и груди, сколько позволяло платье, накрыл ладонью левую грудь — поверх платья…
И опять шерсть на его лице щекотала ее кожу, которая уже ждала и этой щекотки, и самих поцелуев.
Ему было бы так легко порвать этот упругий красный шелк, как и затейливую паутину кружева. Его-то когтями. Нет, он не стал рвать. Вместо этого одним движением поднял и ее сорочку, и юбки высоко, до подбородка, обнажив ее ниже пояса, и она позволяла все, доверившись совершенно. Иногда напрягалась, замирала опять, прислушиваясь к тому новому, что творилось с ее телом. И когда его язык прошелся по ее животу, до самых волос внизу, а потом от колена вверх, до того же кустика волос… это было и странно, и приятно. Его пальцы скользнули и там, по тому местечку, раньше запретному, на которое теперь, как ни крути, Валантен Айд приобрел все права…
Она опять запустила пальцы в его шерсть, перебирала ее, пропускала между пальцами. Как будто он был огромный кот. Он, кажется, и заурчать был готов, как огромный кот, а она бы поддержала его — разнеженная, довольная кошка.
Потом… Больно больше не было. Не было и так приятно, как все предыдущее, но это, должно быть, была плата Валантену за все то, сделанное для нее, за его старание доставить ей удовольствие. Потому что ему явно именно этого и хотелось больше всего.
Его движения в ней были медленными сначала, и становились все быстрее, потом — глубокий вздох, почти стон…
— Тьяна.
Она молча улыбнулась, снова запуталась пальцами в его шерсти — ей это, кажется, нравилось. Валантен не шевелился, позволяя ей теребить себя, это нравилось и ему тоже. И он тоже улыбался, с той лишь разницей, что она о его улыбке могла лишь догадаться, а он видел в темноте немногим хуже, чем на свету.
Лишь когда она перестала его гладить и опустила руки, он перекатился на бок, поправил на ней платье и юбки, и поцеловал напоследок в щеку:
— Доброй ночи, моя леди. Отдыхайте, увидимся завтра. Я сейчас пришлю к вам горничную.
— Доброй ночи, Валантен, — отозвалась Тьяна.
Белая тень в углу, похожая на прозрачный лоскут тумана, испытывала нешуточное смятение оттого, что была вынуждена наблюдать за развернувшимся в спальне действом. Точнее, не она — он испытывал. Он ведь был мужчиной, определенно. И то, что происходило, его возмущало. Его леди, и… кто, собственно?
Что за странное создание заявляет права на его леди, на ту, которую он с таким трудом нашел, и почти узнал?
Тень, бывшая мужчиной, не собиралась так просто отдавать ему принадлежащее.
Почти сразу пришла Эна, с халатом и свежей сорочкой, сложила все на край постели и принялась зажигать свечи.
— Вы позволите помочь вам, миледи?
— Да, конечно, — Тьяна нехотя встала, немного смущенная тем, как это все выглядит в глазах горничной.
Понятно ведь, что именно здесь произошло и почему ее леди, растрепанная и в платье, лежит на кровати.
— Хотите вымыться, миледи? Послать за водой? — Эна уже споро расстегивала ей пуговки на платье.
— Нет, Эна, довольно мокрых салфеток.
— А горячего молока? Вы опять открывали окно, миледи? Здесь холодно, почти как вчера.
— Я не открывала, — Тьяна поежилась.
— Наверное, это милорд, — продолжала щебетать Эна, — он больше любит холод, чем тепло. Нижний замок весь насквозь продувается из-за открытых окон, там и зимой топят еле-еле.
— Ты часто бываешь в Нижнем замке?
— Я долго там работала, миледи. Убирала. Так не желаете молока?
— Желаю, — решила Тьяна, — пусть принесут.
Уже в свежей сорочке и халате, сидя перед зеркалом и прихлебывая пряный молочный напиток, она спросила:
— Эна, а когда в Нивере нет гостей, лорд Валантен приходит в столовую? Ну, я имею ввиду, он завтракает обедает и ужинает с герцогом и герцогиней?
— Так было при старом герцоге, миледи. А последнее время почти никогда. Хотя, конечно, последнее время такое редко бывает, чтобы в Нивере совсем гостей не было. Лорд Валантен больше любит одиночество, миледи.
— А чем он занимается целыми днями, один в своем Нижнем замке?
Она готова была услышать, что ее муж, может быть, читает книги, бродит по берегу, купается и плавает на лодке — про лодку упоминал герцог.
— Мне кажется, у него много забот в верфями, миледи. И он иногда рисует всю ночь до утра. И считает. И любит играть в корабли, но это ему нужно для дела, — Эна тепло улыбнулась, даже лицо ее осветилось, — ему делают корабли по его рисункам, миледи.
Все это было неожиданно, и как-то шло вразрез с утверждениями, что Валантен любит одиночество.
— Он управляет верфями? — удивленно уточнила Тьяна, — и рисует корабли?
Ей было приятно услышать, что Валантен рисует — они сама любила это занятие куда больше вышивания. И сразу захотелось взглянуть на его рисунки. А уж про заботы с верфями ей было вообще непонятно, она знала лишь, что на верфях строят корабли. Поблизости от их Рори не было ни моря, ни, естественно, верфей, а вот здесь они должны быть, конечно.
— Управляет, да, — согласилась Эна, — главный там гранмастер, но тот делает все, что прикажет лорд Валантен. А рисует он корабли, да, но это не просто рисунки, на которые можно смотреть для удовольствия, они для того, чтобы строить корабли. Они называются чертежи, миледи, — объяснила Эна многозначительно, и, кажется, даже с некоторой долей превосходства.