Я рассказал Садассе об этой двери, и она молча внимала мне, кивая головой. Потом я описал ей то, что мне удалось разглядеть за дверью — неподвижный ночной пейзаж, спокойное черное море, небо, край острова и — как это ни удивительно — застывшую фигуру обнаженной женщины, стоявшей на песке у кромки воды. В женщине я узнал Афродиту. Мне приходилось видеть немало фотографий греческих и римских статуй этой богини. Пропорции, красота, чувственность фигуры не давали поводов для сомнений.
— Ты видишь последний уходящий образ любви — теперь, когда исчез спутник, тает и образ, — печально сказала Садасса.
— Там мой мертвый кот, — заметил я.
— Это далекий край, — продолжала Садасса, — страна, от которой мы теперь отрезаны. Еще несколько дней — и видения прекратятся, ты больше никогда этого не увидишь. — Она рассмеялась, однако в ее смехе не было радости. — Похоже на послесвечение экрана, когда выключаешь телевизор. Остаточный заряд.
— Я не перестаю думать, что должен быть способ попасть туда, — сказал я.
— Такой способ существует.
— И каков он? — спросил я. И вдруг вспомнил Пинки. — Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Афродита была богиней, дающей жизнь, — сказала Садасса, — как и любовь. Я тоже все это вижу, Николас. Вижу дверь, в которую нам не дано войти. Вижу неподвижный пейзаж, который для нас недоступен. Там — источник жизни. И он кружил в нашем небе. А теперь мы ощущаем только след, только образ, оставленный спутником перед тем, как его уничтожили. Это его прощание с нами. Прощание — и одновременно обещание.
— Никогда не видел ничего более прекрасного, — отозвался я.
Садасса сменила тему:
— Что ты намерен делать после разговора с Вивиан Каплан?
— Мы дадим им какую-нибудь пленку, не содержащую материала, воспринимаемого на подсознательном уровне. На какое-то время их это должно удовлетворить. Потом запустим диск в производство, сделаем несколько экземпляров с мастер-диска без такого материала и тоже дадим «дановцам». Такие же чистые диски я оставлю в своем офисе на случай, если они вздумают проникнуть туда и стащить парочку. Это подтвердит, что с пленкой мы их не обманули. И, наконец, начнем распространять диски с настоящей записью. Затем нам останется только сидеть и ждать, когда явится полиция. Они обойдут все радиостанции и все магазины грампластинок, конфискуя диски, но будем надеяться, что кое-что все-таки попадет в эфир. И конечно же, они схватят нас, нас и всех наших родственников. И убьют. В этом нет никакого сомнения.
— Никакого, — согласилась Садасса.
— Жаль только, что мы оказались в ловушке, — сказал я. — Они знают, что мы делаем, им известно о записи. По крайней мере они прекрасно осведомлены о том, что таковая существует и что мы замыслили некий политический акт, связанный с этой записью. Им нужно лишь дождаться, когда тираж диска появится в продаже, чтобы проиграть его и определить, что же там записано. Мы делаем как раз то, чего от нас хотят. Впрочем, может быть, они и не на все сто процентов уверены в преступности наших планов. Не исключаю, что никакой звукооператор им не звонил, и вовсе не были подслушаны наши разговоры в баре «Ла Пас». Возможно, им известно только то, что «Давай поиграем» — наш новый альбом, на который мы возлагаем большие надежды и в который вложили бездну денег и энергии; а потому полиция, которой свойственна подозрительность, держит руку на пульсе, требует от нас предоставления пленки с записью и экземпляра диска до поступления его в торговую сеть.
— Я думаю, они лгут, — сказала Садасса. — Блефуют. Это вполне возможно. Мы должны продолжать.
— Но если мы остановимся, — заметил я, — они не станут нас убивать.
— И все же нужно продолжать.
— Понимая, что мы обречены?
Она молча кивнула.
— Я думаю о Джонни, — сказал я. — ВАЛИС охранял его, велел мне дать ему тайное имя. Оно, наверное, исчезнет, погибнет вместе с ним, и очень скоро.
— Если ВАЛИС охранял его, ребенок уцелеет.
— Ты уверена?
— Уверена.
— Надеюсь, ты не ошибаешься.
— Пусть ВАЛИСа теперь здесь нет, — сказала Садасса, — но в каждом из нас…
— Знаю. Недавно я почувствовал, как он шевельнулся. Новая жизнь в моем мозгу. Второе рождение… Рождение, данное свыше.
— Это — знак из вечности. Можно ли надеяться на большее? Если твое тело или мое тело будет уничтожено, огневик вылетит из него в атмосферу, а с ним и наша собственная искорка. И там наконец мы сольемся в одно неразделимое целое. До самого возвращения ВАЛИСа. Все мы — ты, я, остальные, сколько бы их ни было.
— Мне это нравится, — сказал я.
— Хочу спросить, — продолжала Садасса, — из всех образов, явленных тебе спутником, какой поразил тебя более других, какой был самым глубоким?
— На мгновение я увидел вселенную как живой организм, — сказал я. Садасса кивнула. — И мы — в нем. Это ощущение было таким странным, я не могу выразить его словами. Словно улей с миллионами пчел, и все они сообщаются друг с другом через огромные расстояния разноцветными огнями. Постоянно меняющиеся световые картины, а мы — внутри этой пляски огней. Пчелы или кто бы они ни были — может, звезды или звездные системы — непрерывно посылают сигналы и отвечают на них. А кроме того, все они в унисон издают мелодичное жужжание.
— Вселенная — огромный коллективный разум, — сказала Садасса. — Мне тоже являлся этот образ.
— Посылая сигналы друг другу, пчелы мыслят. Так осуществляется процесс мышления целого организма. А еще в нем действует силовое поле, охватывающее все пространство, и эта сила координирует и синхронизирует все части организма, направляя их на достижение общей цели.
— Он живой, — вставила Садасса.
— Да, — повторил я. — Живой.
— Мне разъяснили, — сказала Садасса, — что эти пчелы — приемные и передающие станции. При передаче такая станция загорается своим цветом, заранее определенным. Огромная вселенная, состоящая из приемных и передающих станций. Но немало таких станций погружены во тьму, временно выключены. Я наблюдала за станциями, которые принимали сообщения из такого далека… У нас, кажется, такие расстояния называются парсеками.
— Прекрасное зрелище, — заметил я. — Живые световые узоры, образованные работающими станциями.
— А потом в эти узоры вторглось нечто, убивающее станции и занимающее их место, — продолжала Садасса.
— Однако взамен уничтоженных появились новые.
Садасса помолчала.
— Наша планета ничего не принимает и не передает. Разве только горстка людей — несколько тысяч из трех миллиардов, — которыми управлял спутник. А теперь и мы онемели. Свет погас.
