— Ты ведь все и сам понял, я надеюсь? Имея Байрона в тылу, ей не приходилось опасаться, что один из ее многочисленных мужчин чересчур возомнит о себе и начнет склонять ее к замужеству.
— У нее так много любовников? Бет зашлась от смеха.
— Со счета собьешься! Фелиция просто пожирает мужчин. Как только очередной надоедает, следует смена караула. А стоит какому-нибудь выскочке пристать к ней с серьезными намерениями, ей достаточно сказать: “Прости, дорогой, но я замужем”.
Бет снова смерила его лукавым взглядом.
— Послушай, а с тобой она часом не заигрывала?.. Я так и знала! Она попробовала на тебе свои чары. И не отпирайся, ты уже покраснел.
— Это длилось всего мгновение, — покачал он головой. — И вообще, скорее всего мне просто показалось…
— Ничего тебе не показалось, друг мой. Учти, если ты ей хотя бы немного понравился, она от тебя так не отстанет. И тогда берегись: медок у этой пчелки сладок, но и жалит она пребольно.
— Поговорим лучше о династии Даваналей. Давно ли она возникла?
— В конце прошлого века… — Бет ненадолго задумалась. — Да, я почти уверена: в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Они выпустили о самих себе книжку, я кое-что из нее запомнила. Сайлас Даваналь и его жена Мария эмигрировали сюда из Верхней Силезии. Это где-то между Германией и Польшей. У него водились какие-то деньги, хотя и немного, на них он открыл лавку, которая к концу его жизни превратилась в универмаг “Даваналь”, составивший основу богатства семьи. У Сайласа и Марии родился сын Вильгельм…
— Который сейчас уже на ладан дышит, не так ли?
— О, это опять Фелиция тебе нашептала. Жена Вильгельма умерла много лет назад, но сам он, несмотря на сверхпочтенный возраст, еще держится молодцом. Я слышала, в их доме ничто не ускользает от его внимания. Рекомендую тебе с ним потолковать.
А Фелиция говорила о старческом маразме, отметил про себя Эйнсли.
— Поговорю с ним непременно, — сказал он вслух.
— Как бы то ни было, — продолжала Бет Эмбри, — с течением десятилетий семья Даваналей становилась все богаче и влиятельнее. В этом смысле вершин достигли Теодор и Юджиния Даваналь. Оба они по характеру типичные тираны…
— По-моему, этим отличаются все богачи.
— Здесь ты не совсем справедлив. Некоторые из них просто болезненно самолюбивые и гордые люди.
— А чем им гордиться?
— Всем. Они всегда тщательно оберегали свою репутацию. В глазах других они должны выглядеть безукоризненно, казаться воплощенным совершенством, своего рода высшей расой. И потому свои маленькие грешки и пороки они прячут от чужих глаз так надежно, что даже тебе, опытному сыщику, будет нелегко до них докопаться.
— Судя по тому, что ты мне рассказала, — заметил Эйнсли, — Фелиция ведет себя совсем не безупречно.
— Это потому, если угодно, что она более современный человек. Но и она тоже весьма дорожит честью семьи хотя бы по той причине, что этого требуют от нее родители, которые все еще крепко держат семейные деньги в своих руках. Они долго не могли ей простить Байрона. Этот малый потому и получал от них щедрую подачку, что они стараются сохранить в тайне нелады в семейной жизни Фелиции. По большому счету им плевать, какой образ жизни ведет дочь, главное, чтобы все было шито-крыто.
— И что же, удается все скрывать?
— К большому огорчению Теодора и Юджинии, не совсем. По моим сведениям, недавно в семье был грандиозный скандал, и старики выдвинули ультиматум: если Фелиция еще раз посмеет запятнать позором имя Даваналей, она лишится возможности руководить своей обожаемой телекомпанией…
Они разговаривали еще какое-то время. В обмен на информацию Эйнсли поделился с Бет Эмбри некоторыми деталями дела Мэддокс-Даваналь.
— Спасибо, Бет, — сказал он, когда настало время прощаться, — беседы с тобой всегда дают мне пищу для размышлений.
Освобожденные из заточения Эйбл, Бейкер и Чарли проводили его заливистым лаем.
Когда Малколм Эйнсли вернулся в усадьбу Даваналей, пластиковый мешок с останками Байрона Мэддокс-Даваналя как раз укладывали в машину, чтобы отправить на вскрытие в морг округа Дейд. Сандра Санчес уехала раньше, оставив следственной группе заключение, что смерть наступила между пятью и шестью часами утра, то есть примерно за два часа до того, как Фелиция сообщила о случившемся в полицию.
В комнате покойного уже было не столь оживленно, хотя ведущий криминалист Хулио Верона продолжал рыскать в поисках улик.
— Найдите для меня позже минутку, — сказал он Эйнсли. — Мне нужно будет вам кое-что показать.
— О'кей, Хулио.
Но сначала он поговорил с детективами Хорхе Родригесом и Хосе Гарсией.
— Какие новости? — спросил он.
— Он думает, что это сделал дворецкий. — Хорхе с ухмылкой кивнул на Гарсию.
— Очень смешно! — вяло парировал тот. — Просто я не верю этому Холдсворту, вот и все. Я допросил его и нутром чую, он лжет.
— В чем же?
— Во всем. Что не слышал выстрела или другого шума, хотя живет на этом же этаже. Что не заходил в эту комнату, пока его не позвала жена покойного уже после того, как позвонила в полицию. Голову готов отдать на отсечение, он что-то скрывает от нас.
— Вы уже проверили его прошлое? — спросил Эйнсли.
— Само собой. Он все еще британский подданный.
У нас в Штатах живет по Грин-карте уже пятнадцать лет. Ничего криминального за ним не водится. Я позвонил также в иммиграционную службу Майами, где на него заведено досье.
— Есть что-нибудь интересное?
— Как это ни странно, за Холдсвортом числилось правонарушение в Англии, и у него хватило ума сообщить об этом, когда он подавал на Грин-карту. Такие вещи рано или поздно все равно всплывают, хотя в его случае это сущие пустяки.
— И все-таки, что же?
— Когда ему было восемнадцать — то есть тридцать три года тому назад — он стащил бинокль из чужой машины. Это дело заметил полисмен и задержал его. Он сразу признал свою вину, получил два года испытательного срока и больше ни в чем замечен не был. Парень из иммиграционной службы сказал, что при выдаче видов на жительство они закрывают глаза на мелкие правонарушения, тем более совершенные так давно, если о них честно заявляют. Словом, я только попусту потратил время.
— Ничто никогда не бывает зря, сохрани свои записи, — покачивал головой Эйнсли. — Опрос других свидетелей что-нибудь дал?
— Почти ничего, — ответил Хорхе. — Двое — жена шофера и садовник — припомнили, что слышали звук, похожий на выстрел, но решили, что это выхлопная труба машины. Они не в состоянии сколько-нибудь точно определить, в котором часу это случилось. Говорят только, что было еще совсем темно.
— Со стариком кто-нибудь разговаривал? Я имею в виду Вильгельма Даваналя.
