К Квест и Бюрке я рассчитываю добавить в качестве потенциальных головных собак Юника и Мивука и уже некоторое время готовлю их к этому.
Позади этих двоих сейчас находятся Камик и Казан, которых я специально поставил в середине упряжки, потому что они бегут не так ровно, не так ритмично и мощно, как это делают Юник и Мивук.
Камик и Казан — менее аккуратные и менее ловкие, хотя Казан и прилагает немалые усилия для того, чтобы стать лучше. Ничего особо примечательного нет и в паре Кали и Хэппи, хотя они то и дело удивляют меня своей мощью. Эти два молодых пса заметно прогрессируют изо дня в день. Меня впечатляют их энергия и то удовольствие, которое они получают от бега.
— Хорошо, мой Хэппи! Хорошо, мой Кали!
Если не брать во внимание разницу в их телосложении (Хэппи — более крепкий, а Кали — щуплый), эти два молочных брата похожи как две капли воды. Они жизнерадостные, прыткие, игривые и прекрасно уживаются друг с другом. Я их обожаю…
Затем следует неразлучный дуэт — Вольф и Дарк. Несмотря на то что они не братья, собаки очень любят друг друга. Я никогда прежде не встречал у собак такой крепкой привязанности. Они то и дело лижут друг друга, спят всегда бок о бок (при этом голова одного лежит на плече другого), и у меня никогда не хватило бы мужества попытаться поставить их в упряжке отдельно. Они бы умерли от тоски! Вольф, вожак своры, защищает Дарка, который, естественно, подчиняется его власти, и я не решаюсь даже представить, что произошло бы с собакой, осмелившейся напасть на Дарка! Вольф набросился бы на нее со скоростью молнии и перегрыз ей горло быстрее, чем можно об этом рассказать. Я готов поспорить, что это так, и дать руку на отсечение — или, лучше сказать, сжечь свои сани.
Вольф — вожак своры, которому нет необходимости каждый день демонстрировать всем остальным собакам, что он здесь доминирует, и заставлять их так или иначе подтверждать, что они ему подчиняются. Никто не оспаривает его место в своре, а потому он ведет себя весьма благодушно.
Я пытаюсь избавить Дарка от неприятной привычки лаять вовсю, как только мы делаем остановку. У Вольфа же есть еще более ужасная (просто недопустимая) привычка, от которой необходимо отучить его любой ценой, — ему нравится грызть свои постромки. Хуже того, он в буквальном смысле слова кромсает постромки собак, которые находятся перед ним. Это невыносимо, но, чтобы заставить его понять смысл моего недовольства, я должен поймать его с поличным и сразу же отругать. Хотя Вольф, обладающий большой физической силой, находится в иерархии выше других собак в этой своре, которая его уважает, следует честно признать, что интеллектом он явно не блещет. Когда я ругаю его через пять минут после того, как он перегрыз постромку, и даже тычу перегрызенной постромкой ему в нос, то сомневаюсь, что для него очевидна связь между его поступком и налагаемым на него наказанием, хотя любая другая собака эту связь наверняка бы осознала. Нужно честно признаться самому себе: Вольф — идиот. Не признавать этого было бы нечестно с моей стороны. Вольф, например, абсолютно не способен высвободиться самостоятельно из простеньких петель, которые постромки иногда образуют вокруг лап, тогда как для других собак это не представляет никакой трудности. Чтобы высвободиться, им бывает вполне достаточно подпрыгнуть, сместиться в сторону или заставить петлю соскочить с ноги, ускоряя или замедляя бег, однако Вольф на такое не способен. Единственное, что он может понять, — это то, в каком направлении мы в данный момент бежим. Не делайте из моих слов вывода, что я его не люблю. Как раз наоборот. Я люблю эту смелую, верную и трудолюбивую собаку.
Я знаю множество людей, которым высокий коэффициент умственного развития не мешает быть крайне неприятными и невыносимыми, и других, которые слывут простачками, но с ними, тем не менее, очень приятно общаться. Некоторые из моих друзей относятся ко второй категории, но ни один — к первой. Вольфа вполне можно причислить к необычайно глупым собакам, но я его очень люблю.
Способен ли я возненавидеть собаку? Вряд ли это может произойти, потому что я всегда нахожу тысячи оправданий для любого поступка той или иной собаки. Моя благосклонность по отношению к этим животным компенсирует отсутствие снисходительности (иными словами — нетерпимость), которую, как меня упрекают, я проявляю по отношению к людям…
В течение всего дня по-прежнему держится очень низкая температура — сорок градусов ниже нуля, — и мы преодолеваем более девяноста километров по снежной дороге, на которой иногда встречаются грузовики, перевозящие бревна. Мороз вполне можно выносить, потому что нет ветра. Дым от моих костров поднимается строго вверх и чем-то напоминает колонну, устремившуюся ввысь к идеально чистому небу. Мы находимся в центре огромного антициклона, где вдруг стало тихо. Собаки хорошо переносят подобный холод. Исключение составляют Квест, шерсть у которой довольно жиденькая, и Кали, который — непонятно почему и вопреки своему густому меху — во время привалов зарывается глубоко в снег, поскольку потери тепла на таком холоде у него значительные. Чтобы помочь собакам сохранять тепло при низких температурах, я прихватил с собой небольшие попоны, изготовленные еще для предыдущего путешествия по Сибири одним из моих партнеров. Состоящие из двух слоев шерсти и покрытые изолирующей от холода, но пропускающей воздух ткани, эти попоны фиксируются под животом собаки с помощью застежек-липучек и охватывают ее тело, как спальный мешок. Забавно, кстати, видеть, с какой легкостью некоторые собаки приспосабливаются к этим попонам, тогда как другие — как, например, Квест и Казан — чувствуют себя так напряженно и неловко, будто я их связал!
— Послушай, Квест, ты выглядишь довольно неуклюжей в своей попоне!
Я готовлю толстую подстилку из еловых веток и пытаюсь заставить ее лечь, но она упорно продолжает стоять. Наконец, все-таки оценив особое к себе отношение, она ложится на подстилку, долго ерзает и в конце концов находит удобное положение. Казан тем временем тоже соглашается прилечь. Я осматриваю собак, свернувшихся клубочками и уснувших на своих постелях из еловых веток, и заставляю себя последовать их примеру.
7
За десяток километров до села Красное я встречаю своих приятелей. Пьер и Арно ждут меня у пересечения лесной дороги, по которой я еду вот уже несколько дней, и другой, по которой регулярно ездят автомобили. Они притащили мой тренировочный карт, поскольку на том участке дороги, который ведет в село, во многих местах нет снега и, чтобы добраться до села (я буду спать там сегодня ночью вместе со своей бригадой и собаками), мне придется проехать по бетонированной дороге. Ни одна из дорог не огибает это село, и вокруг него — непроходимые леса. А вот снега здесь маловато. Если сегодня утром я еще скользил по снежному слою глубиной более сорока сантиметров, то теперь землю покрывает лишь сантиметров десять снега, что для меня явно недостаточно.
Хорошо, что я решил привезти сюда этот тренировочный карт, его доставили по морю — как и все остальное мое оснащение — из Гавра во Владивосток при содействии нашего партнера «СМА-CGM». Первоначальная идея заключалась в том, что Фабьен воспользуется этим аппаратом для тренировок собак в ожидании выпадения снега, что он и делал. Затем, при помощи Николая, он перебрался в одну из его хижин, расположенных в горах. Там он уже смог запрягать собак в сани и ездить на них по утоптанным снежным тропам, петляющим по живописной горной местности. Вынужденный сидеть в ожидании в Париже, я получал фотографии и отчеты Фабьена, и меня охватывало смешанное чувство нетерпения и — честно признаюсь! — ревности.
