После того как я покормил собак, осмотрел и уложил их отдыхать на мягкой сухой траве в месте, хорошо освещаемом солнцем и защищенном от ветра небольшим пригорком, меня приглашают в одну из двух юрт. Внутри царит чистота, все аккуратно разложено и очень старательно украшено. Жена хозяина наливает мне в чашу очень вкусный теплый напиток, состоящий из смеси молока и сладкого чая, а после мне предлагают приложиться к блюду, представляющему собой что-то вроде рагу из баранины. Мы общаемся, как можем, с помощью мимики и жестов. Много смеемся. Все это идет мне на пользу: усталость постепенно улетучивается. Я мечтаю о том, чтобы немного поспать, однако приходится как-то отвечать на вопросы и просьбы то одних, то других людей. Они, похоже, хотят сводить меня во вторую юрту, а затем показать своих животных — коров, баранов и лошадей. Эверик — всадник, с которым я встретился на реке, настаивает на том, чтобы я переночевал здесь, в тепле. Я вижу, что доводы, которыми я обосновываю необходимость опять отправиться в путь, расстраивают его. У нас с ним разные понятия относительно времени. Он недоумевает: ну что может вынуждать такого путешественника, как я, отказываться задержаться на полдня в таком месте, как это?
Я дарю им несколько плакатов, которые, как обычно, вызывают восторг, и готовлю собак к отбытию. Мне помогают дети, которые хотят во всем участвовать и во все вникать.
На протяжении нескольких километров меня сопровождают пять всадников, которые скачут неподалеку по берегу реки. Река постепенно расширяется, а состояние ее льда ухудшается. Долго ли я еще смогу по ней ехать? Вряд ли, тем более что лед теперь кое-где засыпан песком, переносимым ветром. Его крупинки — зачастую довольно крупные — царапают полозья саней и, самое главное, угрожают повредить подушечки на лапах собак. Поскольку от якоря теперь мало толку (я ведь не могу вонзить его в лед), мне, чтобы надеть ботинки на лапы собак и «припарковать» для этого сани, приходится положить их на бок. На возню с ботинками у меня уходит добрая четверть часа: как-никак сорок собачьих лап! Когда я уже собираюсь снова отправиться в путь и пытаюсь поставить сани на полозья, собаки неожиданно совершают рывок вперед и вырывают сани у меня из рук в тот момент, когда они еще только балансируют на одном полозе. Я падаю на голый лед, а когда вскакиваю на ноги, собаки уже далеко и мчатся прочь со скоростью галопирующей лошади.
— Черт возьми!
Такой поступок застал меня врасплох, но я скорее встревожен, чем рассержен. Без погонщика сани могут угодить в большую полынью и утянуть за собой собак. Они могут также ударить животных сзади, переехать их или же застрять в каком-нибудь препятствии. Без согласованности действий, навязываемой погонщиком, собаки частенько запутываются в постромках, и те, если они резко натянутся, могут надавить так сильно, что спровоцируют перелом кости или разрыв мышцы. Я в течение нескольких минут бегу что есть силы, однако ледяной холод, проникающий в носоглотку, вскоре блокирует дыхание. Как ни странно, несмотря на крепкий мороз, я сильно потею, а как раз этого мне сейчас следовало бы избегать! Вся вторая половина дня, можно сказать, испорчена. Остается еще три часа светлого времени, и мне нужно быть морально готовым к тому, что устраиваться на ночлег придется без спального мешка и без ужина! К счастью, я смогу развести костер, потому что — как и всегда — у меня при себе два маленьких герметичных мешочка, в которых лежат спички и свеча. Эти предметы могут спасти жизнь, и лично я убеждался в этом уже несколько раз — в частности, когда провалился под лед на севере Сибири при сорока-пятиградусном морозе…
Я знаю, что собаки могут бежать несколько часов, не останавливаясь, пока сани не упрутся в какую-нибудь преграду… Ужасно злясь и обзывая себя всякими словами, я иду быстрым шагом, мысленно перебирая различные варианты развития событий, в том числе и катастрофический — то есть тот вариант, при котором собаки, запутавшись в постромках, окажутся в критической ситуации, требующей быстрого вмешательства с моей стороны.
Перейдя на шаг, я с сожалением констатирую, что расстояния от одного поворота реки до другого кажутся бесконечно огромными. Складывается впечатление, что я не иду, а топчусь на месте.
Полозья оставили на голом льду более-менее заметные следы. На некоторых участках, судя по следам, сани ударяли сзади Дарка и Вольфа — собак, стоящих самыми последними, — и заставляли их бежать еще быстрее, тогда как, чтобы не упасть на такой скользкой поверхности, следовало бы, наоборот, уменьшить скорость. Обычно, используя тормоз и регулируя скорость, я позволяю собакам сохранять более-менее устойчивое равновесие на льду. Теперь же ситуация другая: мои бедные собаки похожи на пассажиров автобуса, в котором нет водителя!
Я шагаю в течение доброго получаса, когда вдруг до меня доносятся хотя и приглушенные, но хорошо знакомые звуки — лай Дарка! Я узнал бы этот лай из тысячи других. Мне иногда даже кажется, что я в своей жизни только тем и занимаюсь, что прошу его замолчать. Однако сейчас его лай кажется моим ушам самым мелодичным из звуков!
Я бросаюсь бежать вперед, всматриваюсь в кустистую растительность, из которой доносится лай, и позади нее замечаю коров. Именно они привлекли внимание моих собак, пробудив в них охотничий инстинкт, и тем самым волей-неволей положили конец моей нелепой погоне за собственными собаками. Надеюсь, с ними ничего плохого не случилось…
Я поскальзываюсь на бегу и падаю на спину. К счастью, одежда смягчает удар о твердый как бетон лед. Я встаю и, слегка прихрамывая, продолжаю двигаться вперед. Лай становится более громким. Когда я наконец захожу в кусты, то вижу там сбившихся в кучу и запутавшихся в постромках собак. Я бросаюсь от одной собаки к другой, чувствуя невыразимое волнение и едва не обливаясь слезами…
— Мои собачки! Мои маленькие собачки!
С ними все в порядке, хотя некоторые очень сильно запутались в постромках. Они так рады меня видеть, что прижимаются ко мне, покусывают меня, пытаются, помогая себе когтями, удержать меня рядом, лижут меня. Наклоняясь над ними, я распутываю постромки и навожу в упряжке порядок.
— Мой Мивук! Мой Юник!
Я веду себя так, будто не виделся с ними несколько дней. Они, несомненно, чувствуют мою взволнованность, усиленную огромной тревогой из-за того, что я действительно мог утратить их при трагических обстоятельствах навсегда. Бюрка смотрит на меня с огорченным видом — так, будто именно она виновата в том, что только что произошло, что ей не удалось помешать остальным собакам броситься преследовать коров. Я вижу по следам на льду реки, что коровы находились там, когда появились мои собаки, и что собаки стали преследовать бросившихся наутек коров через растительность, тянущуюся полосой по берегу реки.
